Первомайской отряд Ланисты ты вел, я сразу понял, а сюда. Что им на Первомайской делать? У покойного главаря Черкизона с Батей любовь с интересом была. Да и другие пути туда есть – обходные. А институт такой пирожок – пальчики оближешь. Не терпелось Михал Сергеичу все своими глазами увидеть. Но сюда теперь обычному человеку не пройти, твари считают эту территорию своим логовом и охраняют до последнего.
– А как же Балагур с Федотовым?
– Это давно было – твари тогда еще не дошли до нынешнего градуса ненависти к человеку. Сейчас они не рискнули бы. Ты же сам рассказывал, с каким конвоем тебя до Партизанской доставили. И то одного потеряли.
– Э, братцы-кролики! – подал голос забытый Кузьма. – Хва болтать – у меня уж палец устал на спусковом крючке. Давайте решать, что делать будем!
– Что делать… – вздохнул Антон. – Что тут решать? Все уже решено…
Он потянул красную ручку вниз, как стоп-кран в вагоне. И тут же пахнуло отвратительным смрадом, от которого у всех запершило в горле и заслезились глаза, замигали красные огни, оглушительно взвыла, разбудив малыша, присоединившего к ней свой тоненький голосок, сирена…
– Стой! – истошно завопил Кузьма, запоздало сообразив, что что-то пошло не по плану. – Стой, с-с… Закрой!..
Но было поздно.
Целая секция толстенной стеклянной стены, роняя с нижней кромки комья присохшей грязи, медленно, но неумолимо ползла вверх, открывая изолированную доселе от остальной части зала, вольеру. Тварь словно только этого и ждала: взвыв на высокой ноте, она ужом ввинтилась в узкую щель под стеной, не дожидаясь, когда та остановится. При ее субтильной, на первый взгляд, комплекции это оказалось очень просто. А в следующий момент она уже прыгнула, бросив вперед все свои полторы сотни килограммов мышц, когтей и зубов.
Инга потеряла сознание при первом акте этой трагедии, повиснув всем своим весом на руке запаниковавшего Кузьмы, и тот, разрываясь между противоречивыми желаниями, все же выбрал оборону, бросив свою жертву.
Он был молодцом, этот Кузьма, отличным служакой когда-то. Он даже успел выпустить из автомата очередь. И даже попасть в тварь, сбив ее на пол. Но на этом его везение кончилось.
Автомат выплюнул еще несколько пуль, и его заклинило. Матерясь, Кузьма дергал рукоять затвора, пытаясь выбросить роковой патрон, когда окровавленная тварь вскочила на ноги и, без подготовки, как пружина, взвилась в воздух.
Душераздирающий вопль, казалось, заглушил сирену…
«Хорошо, что Инга без сознания…» – подумал Игорь.
Стараясь не глядеть в ту сторону, откуда доносился хруст костей, он потянулся за автоматом, но Антон опередил его:
– Без оружия, – наступил он ногой на ствол, не давая брату поднять «калашников» с пола. – Она тебя не тронет.
И Князев-младший опустил автомат, про себя заклиная тварь успокоиться. Закрыл глаза, стараясь представить себе ее, потом открыл…
И чуть не заорал от ужаса: тварь стояла над Ингой, по-прежнему лежавшей без сознания. Вернее…
При падении, неумело свернутые пеленки рассыпались, и голенький теперь Игорек лежал на спинке, гугукая и беззубо улыбаясь кошмарной окровавленной морде, нависшей над ним. Одного лишь движения страшных челюстей было достаточно, чтобы животное перекусило младенца пополам. Но оно медлило, разглядывая невиданное ранее зрелище.
«Все пропало! – простонал про себя мужчина. – Что же делать? Я не успею…»
– Тихо!.. – едва слышно прошелестел Антон, кладя руку ему на плечо. – Смотри…
И Игорь замер: тварь, высунув длинный розовый язык, осторожно лизнула человеческого детеныша…
– Это ведь твой сын, – улыбнулся брат, когда тварь убралась обратно в вольер зализывать раны, стекло опустилось, а сирена стихла. – Новый повелитель тварей…
Николая Михайловича Середина с самого утра не отпускало дурное настроение. Казалось бы, чего хандрить в день очередных, давно ставших рутинным и привычным делом, выборов. Да, собственно говоря, и выборов-то никаких не было. Население двух осколков некогда могучей цивилизации радостно и охотно, как давным-давно на первомайскую демонстрацию, собиралось в одном из двух подземных залов, чтобы снова, еще на четыре года, продлить полномочия своего бессменного Президента.
Злые языки, которые находятся везде, даже в самых сплоченных и целеустремленных сообществах, утверждали, правда, что дело тут вовсе не в волеизъявлении граждан Первомайской Республики. Мол, все вращается вокруг роскошного по подземным меркам банкета и народных гуляний, которыми по традиции завершится мероприятие. А совсем уж отпетые, зловредные элементы, шушукались по углам, что за явкой на выборы тщательно следят бойцы президентской гвардии, которым велено самых нерасторопных приводить за ручку. Или под ручки.
Но это, конечно, было самой что ни на есть грязной ложью и сплошными инсинуациями. Народ в едином порыве избирал на очередной четырехлетний срок первого из своих граждан. И этим было все сказано. Тех же, кто идет против слившегося в едином порыве общества, народ неминуемо выбросит за борт. Или пошлет куда подальше.
– Чего куксишься, Коля? – Балагуров, не так давно сменивший майорские звездочки на полковничьи (в соответствующем приказе по Первомайскому гарнизону, правда, не было сказано ни слова о причинах столь резкого прыжка через звание), сиял, как начищенный медный пятак. – Встряхнись, ваше превосходительство!
– Да вот нездоровится чего-то, Серый, – поморщился всенародный избранник. – Мотор ночью барахлит чего-то, и вообще…
– Мандражишь что ли? – скалил зубы Балагур, сверкавший новеньким, с иголочки камуфляжем. По такому случаю он нацепил на голову самое святое – краповый берет, заслуженный аж тридцать лет назад, и несколько медалей. – Ну, прямо, как девица на выданье! Привыкнуть бы пора, Батя! В пятый раз под венец идешь! Ну, да мы мандраж твой прогоним…
Полковник набулькал до краев водки в граненый стакан и протянул другу:
– На, выпей! Гони тугу-тоску подальше!
Президент выцедил водку до дна, будто воду, и даже не занюхал по привычке угодливо протянутой корочкой хлеба. Щеки его слегка порозовели, но тоска в глазах никуда не ушла.
– Тошно, Серый, – бухнул он, покрутив седой головой. – В пятый раз, как ты говоришь, иду под венец, и хоть бы одна сволочь слово поперек вякнула. Прямо, как при коммуняках, право слово – сплошной одобрям-с. Противно даже.
– Да здравствует нерушимый блок коммунистов и беспартийных, – торжественно подражая известному когда-то диктору телевидения, произнес Балагур и гулко захохотал: он тоже тяпнул за компанию с другом «соточку» и чувствовал себя великолепно. Да он вообще редко впадал в уныние, этот большой и громогласный человек.
– Не смешно… Вот и про конституцию хоть бы раз кто-нибудь вспомнил. А ведь там черным по белому написано – высшее лицо государства может избираться не более двух сроков подряд.
– Там мы же этот пункт вымарали в двадцатом году. Забыл что ли? Большинством голосов – ты, да я.
Балагуров снова захохотал и потянулся за бутылкой.
– Тебе что – скучно? Борьбы захотелось, экстрима? Ну, давай организуем к следующим выборам, – он хотел было наполнить президентский стакан и поднес к нему бутылку, но Батя прикрыл его ладонью. – Пару партий соберем. А хочешь – десяток. Если избирателей у нас хватит. И пусть грызутся тебе на радость.
– Ерунда это все, Серега…
– Да ладно… Оттарабанишь сейчас присягу, потешишь народ речью… Ты, кстати, хоть прочел текст, что наши очкарики набросали? А то получится, как в прошлый раз… Ну, а потом – в баньку. Степаныч как раз протопит… Девок позовем… Как раньше.
