Все поняли намек. Когда окончательно рассвело, на вертолетной площадке обнаружились длинные вереницы ярких альпинистских палаток с алюминиевыми скелетами, в которых могло разместиться, наверное, не менее полутора тысяч человек. Как и когда все они добрались до этого глухого таежного поселка, оставалось абсолютной загадкой. Ибо в тех трех вертолетах, которые кружили над поселком незадолго до рассвета, могло поместиться максимум человек семьдесят, ну, если забить под завязку, как сельдей в бочке, – сто. Да и то в зависимости от марки машины.
Парень серьезно кивнул:
– Пятьдесят тысяч. Но здесь собрались не все, а только те, кто смог приехать. – И он снова взмахнул кайлом. Местные некоторое время наблюдали за их работой, потом из задних рядов протиснулся какой-то хмурый мужик и, легонько толкнув одного из приезжих в плечо, произнес:
– Давай пособлю…
К обеду могила была готова. К этому моменту пурга как по заказу утихла, и приезжие, выставив на площадь раскладные столы и стулья, начали раскладывать на ней разнообразную снедь. Местные, до того несмело топтавшиеся по окраинам площади, опасливо поглядывая на безмолвный барак кавказцев, тут совсем уже расхрабрились и тоже понесли на площадь кто горячую картошку, кто печеную рыбу, а кто вяленый медвежий окорок.
Похороны начались около четырех часов. Перед самым началом рядом с безмолвным третьим бараком остановилась машина и из барака выскочило несколько фигур, затянутых в черные комбинезоны, в вязаных шапочках-масках, закрывавших лицо. Народ испуганно ахнул и подался назад, но те молча подошли к машине, быстро навьючили на себя по несколько извлеченных из кузова канистр и вновь скрылись в бараке. Через десять минут, когда тело погибшей, затянутое в пластиковый мешок с молнией, было уже опущено в могилу и местные мужики и приезжие принялись сноровисто засыпать яму, из барака высыпало уже два десятка фигур, которые тут же похватали оставшиеся в кузове канистры и быстро облили стены барака. Затем один из них вытащил из кармана дешевую одноразовую зажигалку и, сдвинув регулятор на максимум, чиркнул колесиком…
Барак занялся сразу со всех сторон. Несколько мгновений люди, ошеломленные картиной столь спокойного уничтожения материальных ценностей, зачарованно смотрели на разгорающийся огонь, и вдруг изнутри барака послышался тоскливый вой, тут же перешедший в многоголосицу. В бараке были живые люди! Народ, когда до него это дошло, качнулся к бараку, но вокруг него редкой, однако страшной в своем безжалостном безмолвии цепью стояли черные фигуры в масках. Кто-то из местных запричитал, а мужик, первым вызвавшийся помочь приезжим, тронул за плечо одного из новых знакомых и спросил:
– Они чего, их живьем жгут?
В этот момент из раскрытых дверей барака наружу выскочила скрюченная, надсадно кашляющая фигура. Ей навстречу тут же шагнул один из черных – захват, удар, рывок, и прорвавшийся наружу вереща полетел обратно в огонь. Это зрелище для собравшихся на площади людей оказалось уже слишком жестоким. Бабы заголосили, а мужики принялись теребить прибывших:
– Это ваши? Вы че, остановите их! Это где же это видано – живых людей жечь?
Приезжие переглянулись, а потом тот, кто говорил о могиле, громко и спокойно произнес:
– Я не знаю, кто эти люди, но, по-моему, они делают то, что должно…
До того момента, пока в бараке все не затихло, еще шестеро пытались выскочить из него наружу, но все они полетели обратно в огонь.
Когда пламя спало, стоявшие цепью вокруг гигантского костра черные фигуры все как одна повернулись и легкой рысью двинулись к лесу. Через считанные минуты их следы исчезли, заметенные легкой поземкой, а обо всем произошедшем напоминали только догорающие остатки барака. Но к этому моменту народ, еще полчаса назад начавший заливать увиденный ужас и поминать усопшую, успел уже принять по шестой, поэтому исчезновение загадочных палачей как-то прошло мимо сознания большинства присутствующих. И никто знать не знал, что, кроме тех, что сгорели в третьем бараке, в течение следующей недели было заживо сожжено еще тридцать семь человек – семеро в Красноярске, пятеро в Челябинске, двенадцать в Москве, шесть в Очхой-Мартане, двое в Объединенных Арабских Эмиратах и пятеро в Нью-Йорке. Кто-то закончил свои дни на опушке леса, кто-то в собственном «БМВ», шестеро сгорели вместе со своими особняками, а пятеро захватили с собой в небытие крутую частную баню. Салман, Бакра и Хункер успели довольно много поведать тем, кто спрашивал, о том, как и куда доставлялось краденое золото и кто принимал в этом непосредственное участие. И это был первый кирпич в осознание людьми того твердокаменного факта, что нет более эффективного способа приблизить собственную кончину, чем посягнуть на жизнь терранца. Первый, но не последний…
Азлат сидел, привалившись плечом к стене, и смотрел в окно. Он не был в родных местах уже шесть лет. Как только ему исполнилось тринадцать, отец посоветовался с родственниками, и те, все вместе, решили, что взрослому парню оставаться в этих местах опасно. Если боевики не завлекут в отряд, так федералы отобьют почки или вообще упекут за решетку. Поэтому следующие четыре года, до самого поступления в университет, он прожил на Урале, помогая дальним родственникам отца торговать дарами Кавказа. Самый старший из родственников, троюродный брат отца, дядя Ахмад, оказался к тому же имамом местной приуральской диаспоры. И он на дух не переносил ваххабизм. Поэтому посланцев от «непримиримых» в их общине встречали не очень-то ласково, вследствие чего этим самым «непримиримым» пришлось для своих местных делишек легализовывать на Урале собственных людей. Когда, после пары громких дел, милиция прошлась по местной общине частой гребенкой (Азлат, которому к тому моменту уже исполнилось пятнадцать, даже отсидел шесть суток в местном КПЗ), то, разобравшись в ситуации, «старых» чеченцев она начала считать вполне благонадежными. В общем, жизнь вдали от отчего дома оказалась не столь уж и тяжкой. К тому же дядя Ахмад о племяннике заботился, устроил в местную школу, давал денег на одежду. А когда появилась возможность пристроить мальчика на учебу, не колеблясь заплатил, сколько сказали, и отправил парня в столицу.
Весь первый курс Азлат немного дичился сверстников. Русский язык он знал довольно слабо, тройки по математике и остальным предметам ему и вовсе ставили из жалости (ну еще бы, когда он начал ходить в школу, Чечня считала себя независимым государством, так что там не то что о русском языке, а и вообще ни о какой учебе особенно не думали, кроме изучения Корана, конечно), а о таких играх, как волейбол, регби или шахматы, вообще знал только понаслышке. Если бы не куратор, Азлат, пожалуй, сбежал бы после первого семестра…
На каникулы он уехал к дяде Ахмаду, поскольку дома появляться все равно было опасно. Тот долго расспрашивал его об учебе, хмурился, качал головой, потом поднялся и куда-то ушел. Вернулся он поздно, ругаясь себе под нос. Когда он немного успокоился, Азлату удалось выяснить, что дяде Ахмаду не очень понравилось то, чему и как его учат в этом новом университете.
– Когда я учился в МИЭМе, сынок, – рассказывал дядя Ахмад, – мы к концу первого месяца уже знали больше, чем вы после первого курса. Уж не знаю, что там у вас за радиоэлектронный факультет… – Он хмуро покачал головой. – Жаль только, что человека, который тебя в этот университет устроил, посадили. А то бы мы чего-нибудь придумали.
А потом Азлат вернулся в университет, и весь их курс отправили в «Гнездо»…
КПП «Кавказ» они преодолели довольно мирно. Сержант-контрактник с некоторым недоумением долго разглядывал его новенький ноутбук и мобильник, явно борясь с желанием конфисковать сии ценные вещи у этого молодого и подозрительного чеченца, но, услышав наименование учебного заведения, в котором Азлат учился, тут же потерял к нему интерес. Они проехали всего десять километров, когда их старенький «пазик» снова остановился и в салон ввалился пьяный прапорщик с болтающимся у него на шее «АК-74». Он какое- то время стоял, обводя сидевших в автобусе мутным взглядом, пока не заметил наконец Азлата. Прапорщик яростно оскалился и двинулся прямо к нему.
– А-а-а, боевик! Я тя, сука, сразу узнал. Я вас, бля, под землей вижу.
Азлат внутренне напрягся, стараясь сообразить, как проще всего уладить ситуацию (пьяный – невменяем, ему ничего не объяснишь), но тут, на его счастье, от дверей послышался спокойный голос:
– Виктор Петрович…
Прапорщик, уже ухвативший автомат за рукоятку и почти развернувший ствол в грудь Азлату, вдруг замер и, поспешно опустив автомат, втянул голову в плечи. В автобус легко заскочил дюжий сержант. Окинув взглядом скукожившегося прапорщика, он покачал головой.
