запрещено, но не одобрялось. Впрочем, пиво и легкие вина продавались открыто, хотя и стоили раза в полтора-два дороже, чем в Москве. Впрочем, учитывая, что все питание для студентов было бесплатным, это были не такие уж большие расходы. А вот за водку или что-либо не менее крепкое можно было загреметь на красную карточку. Ее вешали студенту на шею, и это означало, что на время действия карточки все бесплатные услуги для этого студента становились платными – питание, уборка помещений, услуги прачечной, пользование Интернетом, тренажерные залы и бассейны и все остальное. Когда у человека за неделю почитай за просто так улетает три-четыре тысячи рублей – поневоле задумаешься. И схимичить не было никакой возможности. Хотя эта карточка болталась на шее на обычных тесемках, попытка снять ее или спрятать оказывалась себе дороже. Кураторы, которые и вешали эту карточку на шею, были с группой почти постоянно. Да и к тому же, как оказалось, информация о попавшем на красную карточку передавалась всем кураторам курса, а их было пять тысяч, не меньше – по одному на каждую группу. А результат таков – один умник, попытавшийся провернуть подобный финт, был засечен в первом же кафе и влетел на две дополнительные недели, да еще на предупреждение. А после второго предупреждения все, кранты – отчисление. Говорят, он до сих пор ездит по выходным в Москву разгружать вагоны. Впрочем, любителей приложиться к беленькой на курсе практически не было. Недаром все они прошли через жесткий предварительный отбор. Так что сейчас Филипп и забыл, когда в последний раз видел у кого-нибудь на шее этот красный картонный прямоугольник.
К тому же, хотя по Положению, с которым каждый студент был ознакомлен под роспись, сию карточку куратор мог использовать по своему собственному усмотрению, как-то так сложилось, что влетали на нее практически только за водку. О других случаях Филипп слышал только два раза, и одного из тех двоих уже отчислили. Впрочем, Ташка, похоже, тоже была на грани. Во всяком случае, эта ее глупая война с куратором вполне могла закончиться отчислением. А чего воевать-то? Дядька им попался довольно смирный, особо в их дела не лез, не пас, только вносил в списки на различные соревнования да нудел, если срывали зачеты. Ну еще и маячил в их отсеке. Зато когда Куракин траванулся домашними грибочками, дядька быстренько привел его в чувство без всякой медицины. И если надо было талончик на переговоры купить или заранее заказать место в субботнем автобусе до Москвы, так тоже никаких проблем – всегда шел навстречу…
Дверь Ташкиной комнаты распахнулась, и на пороге появились сама Ташка, ее соседка и два Ташкиных кавалера.
– А, Фил, поможешь убраться?
Один из кавалеров, явно принявший чуть больше, чем следовало бы, резво обернулся:
– Зачем Фил, мы и сами…
Но Ташка молниеносно пресекла его попытку еще немножко подзадержаться:
– Иди уж, чудо, Марьяна вас проводит.
Куратор молча проводил взглядом развеселую компанию и, поднявшись из кресла, проследовал в свою комнату. Когда за его спиной захлопнулась дверь, Ташка сердито фыркнула:
– Стучать помчался. Ненавижу!
Филипп укоризненно покачал головой:
– Зря ты так. Он дядька неплохой. Другой бы давно уж…
– А зачем нам другой? – Ташка гневно вскинула голову. – Ты подумай, Фил, зачем нам эти пастухи? Мы уже взрослые люди, студенты. А к нам приставили каких-то пожилых дядек и теток, которые ходят за нами, все высматривают, загоняют нас на всякие соревнования, следят, как мы проводим свое свободное время. Сколько можно? Это МОЕ свободное время. В каком еще университете или институте есть такие кураторы? Кому, в конце концов, какое дело, что я пью и с кем я сплю? – Она резко развернулась и исчезла в своей комнате, с грохотом захлопнув дверь перед носом Филиппа. Он несколько мгновений постоял в растерянности, и тут сзади раздался негромкий голос куратора:
– Не сердись на нее, Филипп, это… пройдет.
Филипп пожал плечами:
– Да я, в общем-то, и не сержусь. Просто… она какая-то странная. То ничего, а то как вожжа под хвост попадет.
Куратор, немного, помолчав, тихо произнес:
– Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, в ее жизни не так давно произошла какая-то трагедия. И в ней еще живет боль. А она еще не научилась контролировать свою боль и, как маленькая девочка, которая ушиблась, хочет, чтобы все вокруг принимали участие в ее боли. Плакали вместе с ней, жалели, корчили бы рожи, чтобы ее отвлечь. Если следовать букве Положения, я давно уже мог бы навесить ей два предупреждения – и привет. Но я не хочу… Понимаешь, ей надо перебеситься, и тогда она опять войдет в свою колею. Вот увидишь.
Филипп кивнул и направился к своей комнате. А ему-то, по большому счету, какое дело? Вот только когда он на пороге обернулся и посмотрел на дверь Ташкиной комнаты, у него отчего-то защемило сердце.
«Илы» начали садиться на посадочную полосу Оймяконского аэродрома в 10 часов 22 минуты 8 сентября. Пробежав по полосе, тяжелый «Ил-76» заруливал на разгрузочную площадку, опускал заднюю аппарель и исторгал из своего чрева три с лишним сотни заспанных пассажиров. Кураторы прямо на посадочной полосе проверяли свои группы, студенты навьючивали на себя снаряжение и легкой рысью удалялись в сторону ближней опушки. После чего облегченный «Ил» заворачивал на заправочный терминал, заливал топливо, воду, азот, закачивался углекислым газом и сжатым воздухом, и через какие-то полтора часа после того, как шасси самолета коснулось посадочной полосы, он уже снова выруливал на взлет. К обеду темп этого воздушного конвейера достиг уровня четырех самолетов в час. Никогда еще небеса над этим глухим уголком Азии не бороздило столько воздушных судов одновременно. Еще бы, на переброске второго курса Терранского университета к Оймяконскому исследовательскому центру был задействован весь исправный самолетный парк военно-транспортной авиации ВВС Российской Федерации. И такая интенсивность полетов должна была поддерживаться еще на протяжении почти трех суток.
Но большинство беспечных воздушных пассажиров даже и не задумывались о столь необычном событии. В принципе, для студентов это был скорее просто веселый турпоход. Позади были летние каникулы, поездки, возвращение обратно и вышучивание новичков-первокурсников, на которых они, естественно, смотрели свысока. А также первая неделя, оказавшаяся очень веселой, поскольку занятий практически не было и студенты были заняты различными медицинскими процедурами, сдачей анализов и еще черт-те чем. К счастью, все это отнимало дай бог два-три часа в день. И никаких серьезно поднадоевших на первом курсе дурацких соревнований.
Плотные группки шли по просеке с минимальными интервалами, весело перешучиваясь. Ребята травили анекдоты, в каждой второй группе бренчали гитары, то и дело слышались взрывы буйного молодого хохота.
Обед объявили около трех. С приготовлением пищи особых проблем не было. Каждый таежный путешественник нес в рюкзаке запас продуктов. А вдоль всей просеки, на десятках специально устроенных вырубок были обустроены временные лагеря, представлявшие собой ряды стандартных армейских десятиместных палаток, кострища, оборудованные рогульками, и аккуратные поленницы дров. Кроме того, в палатках нашлись ведра, запас свежей воды и бумага для растопки.
Обеденный привал продлился два часа, а затем все вновь двинулись в путь.
К одиннадцати часам вечера кураторы объявили привал на ночь. И те, кто во время обеда недоуменно пялился на ряды палаток, теперь, добравшись до очередного лагеря и сбросив рюкзаки с натруженных плеч, оценили это удобство по достоинству. К тому же, стоило солнцу скрыться за частоколом леса, как воздух наполнился нудным гулом вылетевшей на ночную охоту мошкары. Обитателей палаток это трогало мало, потому что в рюкзаках кураторов обнаружились баллончики с репеллентом и ароматические спиральки. Так что ужинали довольно весело, а кое-кто вытащил из рюкзаков заботливо укрытые от бдительного взгляда кураторов грелки с водкой. Впрочем, как оказалось, на этот раз ни за кем особо не следили и многие невольно пожалели, что не запасли веселящей сердце влаги побольше. Особых любителей «белой» среди студентов не было, но эти два слова – водка и тайга – разве не кажутся они русскому человеку чем-то родственными?
На следующее утро у большинства изрядно побаливали ноги. А кое у кого и голова. Обитатели ближайших к аэродрому лагерей уснули поздно, с трудом приноровившись к реву турбин садящихся и
