сына погонщика из обоза, а то чтой-то обучитель для них явно староват. Арил и Глав только посмеивались, а Троя это дико раздражало. Он пару раз порывался разобраться с обидчиками по-свойски, на кулачках, но в последний момент его останавливал неодобрительный взгляд гнома. Как-то незаметно интерес окружающих угас. Более того, однажды вечером, возвращаясь от сотника, Трой заметил в дальнем углу лагеря, за кустами, троих мечников. Двое, шумно пыхтя, махали своими грозными «лопатами» (как их в шутку называли остальные наемники), а третий торчал рядом и покрикивал:

– Хлестче, хлестче замах… и лезвие сразу вверх, «крабьим листом»!

Приостановившись, Трой пригляделся и узнал ту связку, которую сам отрабатывал днем. После чего ему захотелось броситься к своему костру вприпрыжку…

Однажды, когда они, как обычно, махали мечами и топорами, то рубя воображаемого противника, то от души охаживая иссеченную колоду, гном вдруг резко остановился и сердито прорычал:

– Все, надоело! Тыкаем туда-сюда, будто щенки. А надо работать совсем не так. Вот смотрите. – Он кивнул товарищам, чтобы внимательно следили за его командами. – Работаем «дорожку».

– Чего? – непонятливо переспросил крестьянин.

– Встали в «ежа», говорю, быстро! – свирепо рявкнул гном и, когда все быстро заняли свои места, продолжил уже деловым тоном: – Атака идет слева на две ладони, ты бьешь сюда. Сверху. – Он выбросил здоровую руку с секирой. Мечник понимающе кивнул и сымитировал удар.

– Ага, – кивнул Гмалин, – пойдет. Если ты попал, то тот урод, который на нас пер, упадет вправо. А потому следующий появится отсюда. И тут его встречаю я. – Гном ловко махнул секирой. – Значит, следующий…

Тут Трой, как-то сразу врубившийся в то, о чем говорит гном, выкрикнул:

– Арил, щит выше и левее! – и лихо рубанул двуручником. Гном удовлетворенно кивнул…

Следующие два дня они пытались разучить то, что гном называл «дорожка». Сначала выходило не очень. Максимум, на что их хватало, это три-четыре шага, затем кто-то сбивался – крестьянин цеплял за шлем стрелка, или мечник делал слишком большой замах, отчего Трою приходилось отскакивать на пару шагов назад, и «еж» рассыпался. Но с каждым днем у них получалось все лучше и лучше…

Спустя десять дней на вечерней тренировке они как-то неожиданно поймали темп и ринулись вперед, буквально кожей чувствуя, что и как делать. На шестнадцатом шаге у Троя екнуло под ложечкой. До сих пор их рекорд был – семь шагов, но они шли и шли вперед. Лезвия клинков со свистом рассекали воздух, щиты в руках стрелка и гнома, скрежеща краями, ходили вверх-вниз, парируя вероятные удары, а ноги всех пятерых гулко бухали в утоптанную землю. На пути попалась палатка соседнего десятка – они снесли ее, затем костер – они прошли сквозь него, снеся треногу с котлом. Люди улетали с пути этого многорукого чудовища, которым они себя ощущали, с ошарашенными лицами…

Когда они, тяжело дыша, повалились в траву, Трой счастливо выдохнул:

– Сорок два.

– Чего? – переспросил гном.

– Сорок два шага!

И тут чей-то тихий голос поправил:

– Сорок три.

Трой повернул голову на звук этого голоса и замер. Вокруг них столпилась едва ли не половина лагеря. Наемники стояли и смотрели на пятерых валявшихся на земле сотоварищей. Молча. С озадаченными или, скорее, ошеломленными лицами. А впереди всех, прямо рядом с ними, стоял сотник. Трой суетливо вскочил, набрал воздух в легкие и… взглянув через плечо, увидел снесенные палатки, опрокинутую треногу и все остальное, что они только что натворили. Трой потупился. Воздух покинул легкие, с легким шипением пройдя сквозь стиснутые зубы. Сапоги сотника постояли еще, развернулись и двинулись прочь. Трой, вскинув голову, проводил Даргола отчаянным взглядом, шмякнулся на траву и обхватил колени руками. Тут над его ухом раздался хриплый голос гнома:

– И чего?

Трой исподлобья покосился на него.

– А-а…

Гном осклабился.

– Чего а-то?

– Ничего-то у меня не получается!

– Это как это? – изобразил непонятливость гном.

– Ну… ты же сам видел…

– Чего?

– Ну, сотник… – Трой мотнул голову в сторону заваленных палаток. – Вот… это я во всем виноват!

– Ну-у… – Гном глубокомысленно наморщил лоб. – Моя вина тут тоже, наверно, есть. Может, все это сотнику и в самом деле не понравилось. Кто их знает, этих командиров?

– Вот я и говорю, – уныло проговорил Трой, – выгонят меня из десятников, как пить дать выгонят!

– Может, и выгонят, – согласился гном, – но знаешь, что бы я на твоем месте сделал?

– Что?

– Нитки бы приготовил.

Трой пару мгновений переваривал услышанное, затем удивленно воззрился на гнома.

– Чего?

– Нитки, – невозмутимо повторил тот. – А то чем ты собираешься сержантский шеврон пришивать? – Полюбовавшись широко открытым ртом Троя (видимо, это зрелище запало ему в душу, уж больно оно его трогало), Гмалин пояснил: – Понимаешь, мой мальчик, сорокашаговая «дорожка» – это стандартный тест боевой готовности десятка «рыжебородых убийц», личной гвардии Подгорного короля. Бойцы дружины обычно сдают тридцатишаговую, а ополчение – двадцатишаговую. И если я кому-то скажу, что десятник семнадцати лет от роду, назначенный на должность неполную дюжину дней назад, сумел так «сбить» ежа, состоящего из недоделанного кулачного бойца, придурка, считающего, что он когда-нибудь научится обращаться с гномьим арбалетом, тупого крестьянина и однорукого гнома-инвалида, что он прошел сорокашаговую «дорожку», то меня поднимут на смех. – Гном ехидно улыбнулся. – Да я бы и сам долго ржал, расскажи мне кто-нибудь такое. Так что Дарголу некуда деваться. На его месте я бы зубами вцепился в такого сержанта.

– А чего ж ты… – начал было Трой, но, увидев ухмылку на лице гнома, осекся и заулыбался сам. – Смеешься, да?

Гмалин хмыкнул и, вскинув на плечо тяжелую секиру, повернулся и пошел прочь.

Вечером Троя вызвали к сотнику, от которого он вернулся через полчаса. В его потной, ладони был зажат сержантский шеврон.

– Ну что, граф, какие новости? – спросила Лиддит, входя в штабную палатку. Граф Замельгон торопливо вскочил на ноги и несколько неуклюже поклонился. Следом за ним поклонились остальные, находившиеся в палатке. В столь ранний час их было не так много – пара сотников, трое старших магов и еще двое, которых принцесса не знала… Граф практически всю свою жизнь сиднем просидел в своем графстве, разбирая дрязги крестьян и купцов, охотясь на стаи оборотней, гоняя каррхамов и отбивая орочьи набеги. За все время он лишь четыре раза покидал свое графство, причем три раза вместе с дружиной, чтобы принять участие в каком-либо походе объединенной армии на северных или западных границах империи и один раз – на коронацию императора. Поэтому появление в армии дочери императора повергло его в некоторое смятение. Однако Битва у реки, во время которой принцесса Лиддит (теперь уже все называли ее Грозная Лиддит) показала себя с лучшей стороны, а также то, что она особо не вмешивалась в дела командования армией, несколько успокоили графа. И все же присутствие члена царствующего дома в палатке командующего стесняло его. Тем более что этот член оказался необыкновенной непоседой и никак не желал сидеть в лагере и наслаждаться заслуженной славой.

– Э-эхм, госпожа, ничего… – промямлил граф.

– Вот темные боги, куда же они подевались! – чертыхнулась Лиддит. Граф побагровел. В его речи нередко проскакивали и более сильные выражения, но, когда при нем чертыхалась Лиддит, он приходил в