За два часа до заката герцог вызвал к себе капитана замковой стражи. Когда гигант- джериец, согнувшись в три погибели, с трудом протиснулся в узкую дверь спального покоя, он застал своего хозяина уже полностью одетым. Герцог повернулся к нему, окинул придирчивым взглядом фигуру своего капитана, как обычно, полностью закованную в броню (обычно джерийцы предпочитали легкую, кожаную или в крайнем случае кольчатую броню, но Измиер был уникумом во многих отношениях), и коротко пролаял на секретном наречии джерийских пиратов:

– Приготовь моего коня, Измиер, и возьми с собой еще троих. Мы едем к башне Гвенди.

Грубое лицо джерийца, с которого, казалось, никогда не сходило свирепое выражение, едва заметно скривилось, но он лишь молча склонил голову и тем же макаром, в три приема, протиснулся обратно. Губы герцога тронула легкая усмешка. Капитан его стражи был великим воином, умелым командиром и совершенно бесстрашным бойцом. Единственным, чего он боялся, была башня Гвенди. Ну еще бы, он был уверен, что именно там навсегда лишился своего сердца, которое его господин забрал в качестве залога его, Измиера, вечной преданности. И хотя на самом деле это было не совсем так, у герцога и в мыслях не было развеивать его заблуждения.

Башня Гвенди пользовалась в округе дурной славой, причем настолько дурной, что, хотя вокруг башни росла прекрасная сочная трава, никому из местных пастухов даже в голову не приходило пригнать сюда овец. Да и тех, кто не слышал связанных с нею мрачных легенд (впрочем, в империи было не слишком много таких, кто ни разу не слышал хотя бы одной легенды о четырех Сумрачных сестрах), зловещий силуэт башни заставлял нервно прибавить шаг или подхлестнуть лошадь. Пугались не только одинокие путники. Завидев над кронами деревьев мрачные зубцы с обрушившейся кровлей (отчего башня стала отдаленно похожа на согбенную старуху-королеву, увенчанную искореженной короной), караванщики привставали на стременах и, нервно окинув взглядом высоченные деревья, поросшие мхом и ядовитым плющом, приказывали возницам подхлестнуть лошадей.

Когда герцог добрался до подножия холма, густо заросшего колючим кустарником, солнце уже зашло. Небо еще было светлым, но здесь, под густым пологом ветвей, царил густой сумрак. Герцог спрыгнул с коня, легким движением руки приказал троим сопровождавшим его стражникам оставаться на месте, а сам, поднырнув под низко опущенные ветки, двинулся вверх по склону. Преодолев примерно половину пути, он остановился перед огромным камнем, густо затянутым плющом и колючими лианами. Теперь предстояло преодолеть самую сложную часть пути. Герцог наклонился и стал шарить руками в траве. Где-то здесь должен быть небольшой камень, который обозначал точное место… Проклятье, он не наведывался в башню уже три года, и за это время камень укрыл плотный слой полусгнивших листьев, травы и всякого мусора. Наконец искомый камень был найден, и герцог, отдуваясь, выпрямился. Уже совсем стемнело, так что надо было поторопиться. Даже самый молодой и бестолковый ученик любой магической школы знал, что наибольшей силы заклинания достигают в полночь и в полдень, в зависимости от того, к каким властителям и стихиям обращается маг. Герцог встал на камень, плотно сдвинул ступни и, разведя руки в стороны, начал читать заклинание. Несколько минут ничего не происходило. С герцога лил пот. Первый закон магии – чем больше масса предмета, тем больше сил надо для того, чтобы что-то с ним сделать. На то, чтобы превратить монету в муху или метнуть кинжал во врага, находящегося в паре лиг (если, конечно, враг не защищен от подобных заклинаний), требуется намного меньше маны, чем если ты хочешь вызвать небольшой теплый дождик над средних размеров полем. Защитная же магия требует не в пример меньше мастерства и умения, а потому довольно широко доступна. Так что и на войне, и в споре между дворянами умелая рука и холодная сталь зачастую значат больше, чем самые могущественные заклинания.

Наконец возвышавшийся перед ним камень вздрогнул и пошевелился. Плющ и колючие лианы поползли во все стороны, будто гревшиеся на солнце змеи, застигнутые холодным ливнем, а сам камень заворочался, словно медведь, выбирающийся из берлоги после зимней спячки, и начал медленно подниматься. Герцог чуть прибавил темп – камень пополз веселее. Наконец щель между камнем и поверхностью стала достаточной, чтобы в нее мог пройти человек, правда изрядно согнувшись. Герцог резко опустил руки к бедрам, и камень послушно замер. Герцог еще несколько мгновений вглядывался в висевшую перед ним глыбу, затем расслабился и вытер рукавом взмокшее лицо. О боги, когда-то он думал, что раз от раза это будет удаваться ему легче и легче, но сегодня у него такое чувство, что ему еще никогда не было так трудно поднять этот проклятый камень.

Отдышавшись, герцог подошел к замершей в воздухе глыбе и, согнувшись, протиснулся в щель. В отличие от поляны, узкий коридор, скрывавшийся за камнем, за прошедшие три года, казалось, совершенно не изменился – все те же поросшие мхом стены, свисающие со свода корни деревьев и кустарников, сумрак и гулкие всплески падающих с потолка капель. Пройдя двадцать шагов, герцог уткнулся в низкую одностворчатую дверь. Когда-то она висела на мощных железных петлях, приваренных к не менее мощной железной коробке. Однако и коробка, и петли, и оковка самой двери давно уже сгнили и рассыпались в прах, и лишь само полотно, сделанное из вечного дерева меллирон, упорно сопротивлялось времени. С точки зрения эльфов, любая вещь, изготовленная из тела этого священного для них дерева, была чудовищным кощунством, но, если верить легендам, Сумрачные сестры не очень-то обращали внимание на эльфов, да и не только на них, но и вообще на кого бы то ни было. Если есть хорошая древесина, – почему бы не использовать ее на всякие полезные вещи. А после Черной тьмы в сожженных лесах было немало готовой к использованию великолепной древесины, правда изрядно обугленной… Сестры вообще были довольно