наколках, который донёс конису о тебе, венн, и о твоей крылатой собаке. Я приказал было выпороть неблагодарного, но он начал кричать, будто на самом деле он твой друг и ты за него непременно заступишься. Это так?

Коренге сразу захотелось посмотреть на служанку, которая умудрилась поймать вёрткого и выносливого воришку. Ему даже показалось, что Эврих вспомнил о ночном происшествии, когда увидел Эорию. Наверное, служанка была такой же рослой и сильной воительницей, как кунсова дочь.

– Этот человек мне не то чтобы друг, – сказал Коренга. – Я встретил его, когда он убегал из Галирада, где у него была не очень-то весёлая жизнь. Его там называли «живым узорочьем» и показывали голого на торгу, как диво какое. Люди гонят его, потому что он ворует и предаёт, а он ворует и предаёт оттого, что все его гонят. Не вели наказывать парня, может, наконец запомнит добро.

Несколько времени спустя Коренга сидел в своей тележке поодаль от становища, там, где речушка выбиралась из каменной осыпи и, прежде чем убежать в лес и окончательно затеряться в грязном беспорядке Змеева Следа, разливалась небольшим озерцом, окружённым деревьями и густыми кустами. На тонких веточках там и сям уже вылезали из почек комочки серого пуха, но на дне ещё лежал лёд.

«Ну и здорова она, сегванка твоя! – смешно тараща глаза, рассказывала Тикира. – Я лицо взялась умывать, и то уши чуть от холода не отвалились. А она себе разделась – и плавать!»

Коренга должным образом поахал и повосхищался вместе с Козой, но на самом деле нарлакская девчонка, молившаяся Священному Огню, просто боялась холода и слишком любила тепло. Что касается Коренги, он не видел ничего особенного в том, чтобы купаться, разгоняя плавающие льдинки. Прослышав об уединённом озерке, он отправился туда вместе с Тороном. Он хорошо понимал Эорию, не упустившую случая вымыться. Он сам после встречи со Змеем постоянно ощущал тонкий песок и на коже, и в волосах, и даже во рту. Доброе дело будет влезть в воду и хорошенько оттереть себя пучком жёсткой прошлогодней травы. Вот бы рубаху ещё удалось как следует выстирать. Но об этом пока оставалось только мечтать…

Коренга выбрал местечко посуше, такое, чтобы как можно меньше испачкаться, вылезая обратно наверх. Расстелил коврик и выбрался из тележки. Наконец-то он мог вволю понежиться, валяясь на животе!

«Ты прости нерадивого, что приникаю к Тебе, как не приличествует стыдливому сыну… – мысленно обратился он к Матери Земле. – Тебе про меня всё ведомо…»

Действительно, подобным образом лежать на земле не позволил бы себе при обычных обстоятельствах ни один веннский мужчина. Другое дело – в бою, либо на охоте… либо в немочи.

Когда поясницу начала отпускать привычная болезненная тяжесть, Коренга приподнялся и несколько раз ловко перекувырнулся через голову, благодаря Землю за отданную ему толику силы и возвращая Ей всё, чем мог поделиться. Потом стащил с себя одежду и, оперевшись спиной о тележку, сплёл бессильные ноги почти так, как другие люди сплетают на груди руки, если не знают, куда их деть.

В этом положении Коренга мог ходить, упираясь в землю ладонями. И даже подпрыгивать, хотя, конечно, невысоко. То и другое доставляло ему необычайное удовольствие, правда, он редко его себе позволял с тех пор, как уехал из дому. Дома-то он за милую душу сновал по избе и двору, отчего ладони у него всегда были жёсткие, не подверженные мозолям и не боявшиеся заноз… В чужих людях – не то. Станут насмехаться, пальцами тыкать. Или, наоборот, жалеть, печалиться, бросаться на помощь, грустно головами качать. Коренга даже не знал, что раздражало его больше.

Здесь, у этого озерка, за ним мало кто мог подсмотреть. За водой из стана сюда не ходили – далековато, а охотников до купания среди спасшихся от Змея было немного, может, одна Эория и нашлась.

Да… Эория…

Переставляя ладони, Коренга прошёлся по бережку туда и сюда, осмотрел со всех сторон свою тележку и, не найдя на ней повреждений, требующих немедленной починки, направился к краю воды.

Это был восточный берег озерка. Дыхание морских ветров почти всё время гнало к нему пусть маленькие, но волны. Поэтому берег падал в воду обрывчиком высотой в локоть, местами висевшим на переплетении подмытых сосновых корней. Волны были слабенькие, так что деревьям не грозило падение. Озеро было даже красиво: зеленоватая чаша, отражавшая небо и лес. Коренга заглянул в прозрачную воду и увидел славное песчаное дно, совсем такое, как в чистых речках около дома. Летом здесь будут сновать ручейники, а по их затейливым домикам заскользят тени шустрых мальков… Он взялся за изогнутый в воздухе корень далёкого родича прапрадеда Кокоры – и перекинул тело вниз.

Тикира не соврала, вода оказалась вправду очень холодной, но всё-таки льдом и смертью, как та, из которой Коренгу вытаскивали сегваны, она не дышала. «Может, это оттого, что здесь кругом суша и лес?..» Перед глазами так и качнулся морской горизонт. Дохнул ветер, выжимавший слёзы из глаз. «Бр-р… Одно слово – где лес не растёт! И как они всю жизнь там живут?..»

А ведь Эория, поди, без этого ветра скоро задыхаться начнёт.

«Правду, что ли, люди бают: где родился, там и пригодился?..»

Пока молодой венн силился постичь эту вековую премудрость, в воду рядом с ним шумно бултыхнулся Торон. Вот кому стылые волны были решительно нипочём! Коренга привычно вслушался в наследную память любимца – и перед ним пронеслось видение хрустальных озёр, умывающих голубые подножия ледяных стен. Огромные летучие звери складывали крылья и падали в зоркую глубину, плескались, ныряли, а потом выбрасывали себя обратно в воздух одним движением обманчиво хрупких перепончатых крыл…

…Когда Торон ударил плашмя по воде, ударил ещё сильнее и резче, чем давеча, когда помогал старику раздуть вчерашние угли, Коренга сперва даже решил, будто сын симурана внял наконец голосу крови и надумал попытаться взлететь.

Он ошибся. Торон в самом деле почти целиком вырвался из воды, но только «почти», этот подскок был всего лишь неуклюжим подобием взлёта. Торон сразу рухнул обратно, мало не утопив хозяина в туче поднятых брызг и пребольно хлестнув его концом крыла по уху…

Когда же Коренга, вынырнув, выплюнул воду и уже раскрывал рот, чтобы накричать на пса за озорство, он увидел в пасти у Торона стрелу. Длинную, тяжёлую сегванскую стрелу с наконечником чуть поменьше ножа и древком, надломленным сомкнувшимися зубами. Эта стрела была пущена для убийства. Обычная собака навряд ли успела бы перехватить её даже на суше.

В дальнейшем Коренга с ужасом и стыдом вспоминал посетившую его греховную мысль об Эории… Удивительно всё же устроен ум человеческий! Вертя головой в поисках затаившегося стрелка, Коренга успел взвесить эту мысль – и отмести её прочь. Не потому, что благородная сегванка вряд ли стала бы искать утоления своей обиды, стреляя исподтишка. Просто она знала, на что был способен Торон. А вот убийца – не знал.

Между тем неведомые враги, похоже, сообразили, что врасплох Коренгу уже не возьмут. Они вышли на берег, более не таясь. Молодой венн почти не удивился, признав в них Ерша с Перекатом. Всё правильно! Он, дурак, уже начал помалу забывать об их существовании, а зря. Можешь не держать в памяти зло, причинённое тебе людьми, – но не стоит рассчитывать, будто у кого-нибудь выветрится содеянное тобой! Коренга наказал Ерша, не позволив похабно шутить над Эорией. И тот, не