В этот вечер таверна «У быка» была необыкновенно переполнена. Казалось, случилось или вот-вот случится что-то чрезвычайно важное.

Это заведение не принадлежало к числу лучших в Маракайбо, в нем всегда толклись моряки, портовые грузчики, метисы и карибские индейцы, но сейчас, как ни странно, попадались люди, принадлежавшие к сливкам общества этой важной и богатой испанской колонии: крупные плантаторы, сахарозаводчики, судовладельцы, гарнизонные офицеры и даже кое-кто из членов правительства.

Довольно обширный зал с закопченными стенами, величественным камином, скверно освещенный неудобными коптящими лампами, появившимися в конце шестнадцатого века, кишмя кишел народом. Никто, однако, не пил, и столики, беспорядочно расставленные у стен, были пусты. Стоявший в центре огромный, более десяти метров в длину, старинный стол орехового дерева был, напротив, окружен тройным кольцом людей, охваченных, казалось, сильным возбуждением. Каждый с жаром выкрикивал ставки:

— Двадцать пиастров на Замбо!

— Тридцать — на Вальенте!

— Ваш Вальенте получит такую шпору в лоб, что свалится с первого удара!

— Это Замбо ваш свалится!

— А вы что скажете, дон Рафаэль?

— Я ставлю на Плату, он покрепче того и другого и наверняка одержит верх!

— Фига с два! Слабак ваш Плата.

— Вольно вам говорить, дон Алонсо, а я подожду до его выхода!

— Довольно!

— Бойцов — на арену!

— Закройте банк!

Удар колокола возвестил, что ставки сделаны, и оглушительный гвалт сменился глубокой тишиной.

Тем временем в зал поочередно вошли два человека и приблизились к огромному столу с разных сторон. На руках они несли двух великолепных петухов: одного черного с золотисто-синим отливом и другого рыжего с черно-белыми пестринками.

Это были кареадоры — тренеры бойцовых петухов. Их профессия до сих пор была весьма прибыльна и высоко ценилась в старинных испанских колониях Южной Америки.

В те времена страсть к столь варварскому развлечению достигла настоящего безумия, и буквально дня не проходило без петушиных боев. Не было недостатка и в судьях, чей приговор не подлежал обжалованию.

Воспитание бойцовых петухов требовало, однако, неменьших забот, чем натаскивание псов для выпаса быков: птиц приучали драться друг с другом, едва те вылупливались из яиц. Давали им особый корм, состоявший чаще всего из кукурузы, зерна которой каждый раз строго отмеривались, для придания большей жесткости шпорам, а дабы последние не притуплялись, на них надевали кожаные колпачки с шерстяной подкладкой.

При появлении обоих петухов раздалось громогласное ура.

— Браво, Замбо!

— Смелей, Вальенте!

Судья, толстый сахарозаводчик, похоже, хорошо знавший запутанные правила этого состязания, тщательно взвесил обоих соперников, измерил их рост и длину шпор, дабы удостовериться в равенстве исходных данных, и затем громко провозгласил, что оба петуха абсолютно равноценны и что все в порядке.

Петухов с разных сторон выпустили на стол.

Как мы отмечали выше, это были два прекрасных экземпляра андалузской породы — лучшей по своим боевым качествам.

Замбо на несколько дюймов был выше своего противника, его немного загнутый, как у сокола, клюв отличался крепостью, короткие когти — большой остротой. Вальенте выглядел более коренастым и сильным, ноги у него были кряжистей, шпоры — длиннее. Клюв, напротив, короче, но шире. На голове гордо возвышался багровый до синевы гребень, глаза дерзко блестели.

Едва очутившись на свободе, оба петуха вытянулись во весь рост, захлопали крыльями и, распушив перья на шее, почти одновременно издали боевой клич, бросая вызов друг другу.

— Будет дело! — сказал какой-то гарнизонный офицер.

— А по мне, все скоро кончится, — промолвил дон Рафаэль, — и победу одержит Плата.

— Тише! — закричали остальные.

Пригнувшись чуть не до самого стола, оба петуха стали приближаться друг к другу, но тут их отвлек шум тяжелых шагов и стук палашей об пол.

— Кто там лезет? — с досадой спросил судья.

Недовольно ворча, все оглянулись на двоих мужчин, вошедших в таверну громко хлопнув дверью. Оба, конечно, не подозревали, что они мешают дерущимся петухам.

С виду они походили на головорезов или авантюристов — и те и другие были нередкими гостями в заокеанских колониях Испании.

На них были слегка помятое платье, широкополые фетровые шляпы с полуощипанными страусовыми перьями, высокие ботфорты из желтой кожи с широкими голенищами. Левой рукой они гордо опирались на палаши, которые, должно быть, наводили страх не на одного робкого буржуа из Маракайбо. Один из них был высоченного роста с угловатым лицом и рыжеватой шевелюрой, другой — гораздо приземистей и покрепче, с черной щетинистой бородой.

И тот и другой отличались загорелой кожей, выдубленной солнцем и морскими ветрами.

Услышав шиканье и ощутив на себе негодующие взоры, оба искателя приключений приподняли свои палаши и на цыпочках проследовали к столу, расположенному в самом темном углу, и попросили у мальчишки, тут же подбежавшего к ним, по кружке аликанте.

— Да тут полно народу, — вполголоса проговорил тот, что пониже. — Может, тут и найдется нужный нам человек.

— Не торопись, Кармо.

— Не бойся, гамбуржец.

— Хм!.. А зрелище что надо! Бой петухов! Давненько не видывал ничего подобного.

— Надо бы к кому-нибудь подкатиться, но только не к офицеру.

— Хватит нам и горожан, Ван Штиллер, — сказал Кармо. — Капитану все равно, лишь бы он был маракайбец.

— Глянь-ка на того брюхатого: ни дать ни взять — богатый плантатор или сахарозаводчик.

— Думаешь, он что-то знает?

— Крупные плантаторы и торговцы вхожи к губернатору. К тому же, кто здесь не помнит Черного корсара? Мы тут такое вытворяли с этим отважным сеньором.

— Проклятые войны! — воскликнул Кармо. — Не вернись он к себе в Пьемонт, останься здесь, до сих пор, наверное, был бы жив.

— Молчи, Кармо, — буркнул гамбуржец. — И без тебя тошно.

— Не верится, что он погиб. А вдруг капитану Моргану втерли очки?

— Да нет, он узнал от земляка Черного корсара. Тот сам присутствовал при его гибели.

— А где его уложили?