все-таки на иссохшую, в трещинах, землю и забился на ней в предсмертных конвульсиях.

„Нет, — усомнился сержант, — тут пока одного завалишь — окосеешь. Четыре — это много“.

И цифру „четыре“ Потапов исправил на цифру „два“.

„Если быть честным, так до конца“, — подумал угрюмый сержант. Да и Кодрякова, которого он сильно уважал, подводить Потапову не хотелось — два духа уложить, это нормально. Доброе дело», — вздохнул Потапов облегченно…

Колонна на Хайратон, который в просторечии среди советских звался Харитоном, уходила завтра. Старший прапорщик Зинченко — старшина зенитной батареи — метался с самого подъема по полку — он уходил в сопровождение колонны.

Надо было получить сухие пайки, боеприпасы, заправить машины. Да и за солдатами глаз да глаз нужен, чтобы матрасы, подушки, одеяла укладывали в кузова машин аккуратно, а не швыряли, как попало.

Взмыленный, взмокший Зинченко едва вбежал в полутемную, прохладную казарму, как козырнувший дневальный озабоченно предупредил:

— Товарищ старший прапорщик, вас там в комнате ждут.

— Кто?

— Шурик-вольняга с ДЭСки, о котором вы предупреждали.

— Тьфу ты, черт.

Это были самые нежные слова, которые произнес прапорщик в адрес непрошеного гостя с дизельной электростанции, скидывая застиранную, с темными пятнами от пота на спине и под мышками куртку.

— Давно здесь околачивается?

— С самого завтрака.

Зинченко недовольно крутанул головой, обреченно махнул рукой и быстро зашагал по коридору.

Шурик, увидев прапорщика, широко улыбнулся, вскочил с кровати и пикой вытянул руку для приветствия.

— Михалыч, наконец-то! Заждался тебя! Думал пойти искать.

— Найдешь, как же, — буркнул Зинченко и схватил с фанерки, прилаженной к кондиционеру, бутылку минеральной воды, — трассером летаю, как молодой после школы прапоров. На сохранении давно пора лежать, а я еще бегаю.

— Скоро заменщик приедет, Михалыч?

Зинченко радостно вспыхнул:

— Скоро, братан, скоро. Домой звонил. Говорят, через два дня вылетает. Значит, через неделю- другую будет здесь.

— Везучий, — от сердца сказал Шурик.

За относительно короткий срок, который он пробыл здесь, вольнонаемный понял, что самое большое счастье в Афгане — это замена.

— А то. Знаешь, сколько я здесь? Сто пять недель и три дня.

— Вот это точность! — восхитился Шурик.

— Побудешь с мое — не так начнешь считать. У меня бойцы до секунды все высчитали. Два года в секундах? Три миллиона семьдесят две тысячи.

— Ого!

Шурик помялся немного, а затем решительно поставил бутылку водки на стол перед Зинченко и заканючил:

— Михалыч, в колонну идешь. Будь другом — сдай кондер. Третья часть тебе. Ну, Михалыч, одна только надежда — ты. Через месяц-другой жара на убыль — кондеры в цене упадут.

— Правильно мыслишь, — устало согласился Зинченко и плюхнулся на кровать, — если не сезон, значит, и не цена. Это у нас только — зимой и летом одним цветом. Когда что увидел, тогда и хапнул. А на Западе, брат, дубленочки аккурат под зиму дорожают, а рубашечки легонькие — к лету. Да и не продают меховые шапки летом, а плавки — зимой. На что Афган дыра дырой, и то по этому принципу действуют. Что и говорить — бизнес. У него свои законы.

— Вот видишь, — оживился Шурик, — так лучше кондер сейчас толкнуть, пока возможность есть.

— А кто тебе сказал, что она есть? — удивился Зинченко и забросил ноги на кровать.

— Ведь едешь?

— Еду.

Озадаченный Шурик раскрыл рот и хлопал недоуменно глазами.

— Ну, Михалыч, — только и мог выдавить он.

— Что, Михалыч? Что, Михалыч? — разозлился Зинченко. — Я тридцать шесть лет Михалыч, а толку? Русским языком повторяю — у меня две машины под завязку. Зенитные установки не разворачиваются из- за этого. Представляешь, если духи обстреливать начнут? Или думаешь, это все так себе: захотел Михалыч, взял, что ему дали, вывез, деньги привез и разделил потом по договору. Как бы не так! Попробуй, вывези сначала. Сейчас все колонны лично замполит проверяет. Ладно, договорюсь с ним — вывезу. Потом надо сдать. Эти комендачи каждый шаг твой пасут, только и ждут момента, чтобы, как шакалы, в тебя вцепиться. И не забывай — не на прогулку еду. Духи сейчас вообще озверели — стреляют нас, сволочи, и в Аминовке, и на Уланге, и в Айбаке, и под Дашами. В прошлый раз вон, за Джабалями, когда возвращались, слева долбить начали. Бойцу, что за установкой, ногу насквозь прошили. Он из седушки выпал, машину тряхануло — чуть в кювет не улетел. Схватился за борт руками, висит, ногами болтает, орет матом, но держится. Представляешь! Два километра так провисел. А я к нему из кабины на ходу да под пулями пробирался. Как под колеса не свалился, как духи не укокошили — до сих пор не пойму. Сюда приехали — в сортир побежал. И смерть как хочу, и ничего не получается. Целый час облегчиться не мог. Только начинаю успокаиваться, расслабляюсь, а как вспомню выстрелы эти, дикие глаза пацана, — все опять внутри сжимается, и ни в какую. А ты говоришь — третью часть. Пополам, и точка, — решительно закончил Зинченко.

— Михалыч, как земляку!

— Потому и пополам. С кем-нибудь другим — разговаривать вообще не стал бы. Я свои деньги и так сделаю. Товара везу достаточно. Зачем мне твой кондер? Рыскать, искать покупателя, предлагать, торговаться? Я по-крупному сдаю, партиями. Сдал все оптом, получил пайсу, и будь здоров. Сейчас везу то, о чем договорился с бачами раньше. Товар в машине лежит. Деньги у бачей, я уверен, уже отсчитаны и в пачках, резинкой перетянуты. Осталось только скинуть все им в руки и бабки забрать. Никакой возни. А с кондером — морока. И после этого третью часть? Я, если за дело какое берусь, сразу говорю, сколько это стоит. Юрик, кстати, знает об этом.

— Какой Юрик?

Зинченко перевернулся на бок, щелкнул пальцем по сигарете — пепел спланировал в снарядную гильзу — и сузил глаза.

— Думаешь, не знаю, что это Юрика кондер? Это он, стервец, тебя уговорил ко мне по-землячески подойти. За это третью часть тебе обещал.

Шурик покраснел и отвел глаза.

— Да брось, не девица, поди, — хмыкнул Зинченко, — кто в полку не знает, что Юрик откуда-то кондер спер и сейчас побыстрее его продать хочет. Вам, вольнягам, выехать и выйти никуда нельзя. Вот и мучаетесь. Здесь продавать не хочет. Во-первых, дешевле будет, а во-вторых, боится, что обманут.

— Как?

— Очень просто. Отдает кондер какому-нибудь начальнику патруля, который возле дуканов стоит. Тот приедет из города, привезет половину стоимости и скажет, что только и удалось сторговаться за такую сумму. А потом они ее еще раз поделят пополам. Одну часть Юрке за товар, другую — патрульному за то, что продал, за риск, так сказать. А ведь продал он его за полную цену. Только мужик-патрульный часть утаил. Вот и весь обман.