– Смотря из чего, – Иванов взял в руки один из листов с поясным изображением какого-то чернокожего в пятнистой форме. Тем временем вокруг уже начали распаковывать ящики.

– Да тут прямо оружейный магазин!

Те, кто заранее позаботился об оснащении «палубной команды», явно отдали предпочтение эффективности и простоте в ущерб разнообразию. Так что выбор оказался не слишком велик: в основном, пистолеты-пулеметы «стерлинг», дюжина штурмовых винтовок с американскими сорокамиллиметровыми гранатометами М 203, а также в отдельной коробке – ручные гранаты, немного напоминающие «лимонки» советского производства. Из более серьезных вещей на свет были извлечены только тяжелый крупнокалиберный «браунинг» производства ЮАР, на треноге, и несколько упакованных по отдельности «стингеров» предпоследнего поколения.

Все это отчего-то было иностранного производства.

– Чего уставились? Приступайте.

Откуда-то появилась нарезанная кусками ветошь:

– А ну-ка, передавай…

Вместе с остальными, не дожидаясь команды, Владимир Александрович принялся очищать от заводской смазки и протирать извлеченное из тайников оружие, снаряжать магазины патронами, прилаживать оптику… Почти сразу пришло ощущение деловой, но в то же время приподнятой атмосферы, радостное возбуждение – как у артистов эстрады, после долгого перерыва собравшихся за кулисами в ожидании выхода. Узкое трюмное помещение оказалось практически не приспособлено к работе с таким арсеналом. Но, в конце концов, следовало признать: люди подполковника Иванова делали свое дело настолько профессионально, что даже в немыслимой тесноте и оглушительном грохоте судовой машины ухитрялись почти не мешать друг другу.

– Не стреляли еще из такого? – спросил Виноградов у ближайшего морского пехотинца, примеривая по руке девятимиллиметровый английский пистолет-пулемет.

– Почему, приходилось.

– Ну и как?

– Приличная вещь, – солидно ответил сосед. Однако сразу же уточнил: – Для ближнего боя.

Передавая через стол очередную коробку из-под патронов, Виноградов почувствовал на себе внимательный, изучающий взгляд подполковника…

На следующее утро назначили первую учебную тревогу.

Однако этому ответственному мероприятию не суждено было состояться вовремя – Индийский океан, в конце концов, решил напомнить о себе и внес в судовой распорядок суровые коррективы.

Владимир Александрович Виноградов проснулся от ощущения разливающейся по телу дурноты. Такой дурноты, которая бывает обычно с тяжелого похмелья – когда, припоминая события прошлого вечера, начинаешь медленно соображать, какого черта потребовалось запивать водку пивом и курить столько разной дешевой гадости.

– О-ох… блин, – Виноградов застонал и с трудом разлепил непослушные веки: за стеклом иллюминатора медленно колыхалась черная, мутная пелена, один только вид которой сразу же вызвал у него почти неодолимый приступ тошноты.

На часах – без пятнадцати шесть…

Он полежал еще некоторое время, надеясь, что вернется сон. Потом все-таки заставил себя сползти с койки, вышел из каюты и направился в общий гальюн.

Путь оказался не слишком приятным. С первых шагов напомнил о себе желудок, каждое колебание палубы под ногами вызывало подташнивание и головную боль, невыносимо резали глаза тусклые лампы дежурного освещения… В гальюне Виноградова вывернуло наизнанку. Сразу же стало немного легче, но он подождал еще минут пять, упершись локтями в края умывальника и остужая горячий лоб о пластиковую поверхность переборки:

– Мама дорогая… Роди меня обратно!

Немного оправившись, Владимир Александрович вернулся в каюту, где на нижней койке по-прежнему громко и самозабвенно храпел подполковник Иванов…

Окончательно он проснулся уже в половине девятого.

Мощный удар, напоминающий взрывную волну, сначала подбросил Виноградова под самый подволок, а потом с наслаждением кинул обратно. Пытаясь нащупать какую-нибудь опору, он успел краем глаза заметить остатки морской воды, бесконечным потоком стекающие вниз по стеклу… Очевидно, это было не самое начало – на столике, возле задраенного иллюминатора, уже вовсю плескалась просочившаяся внутрь лужица, а по тесной каюте с шумом и грохотом перекатывался графин.

Кажется, на этот раз Индийский океан бил старушку «Альтону» по-настоящему, насмерть, без всякого снисхождения и пощады. Потерявший управление сухогруз бросало из стороны в сторону, а голова Виноградова каким-то непостижимым образом постоянно оказывалась ниже ног – да так, что, казалось, приспособиться к этому нечеловеческому, рваному ритму нет и не может быть никакой возможности.

С нижней койки послышался тихий стон.

– Михаил?

Профессиональный морской пехотинец, спецназовец, лучший из лучших – лежал на спине в луже собственной рвоты, закатив куда-то вверх мутные, ничего не видящие глаза.

– Ты чего, старик? Держись…

Но буквально через мгновение и сам Виноградов почувствовал, что не сможет и не успеет управиться с накатившимся приступом. Его вытошнило – сначала один раз, на палубу, а затем еще и еще, прямо в постель…

Следующие несколько часов вспоминались впоследствии как один сплошной, не прекращающийся кошмар. Металлическая обшивка «Альтоны» скрипела и скрежетала, но страха не было – оставались только головокружение и тоскливое, беспомощное ожидание очередного приступа. Через какое-то время желудок уже не мог исторгать из себя ничего, кроме желчи. Дурная, тяжелая кровь то и дело захлестывала черепную коробку потоком расплавленного железа, а затем вдруг откатывалась куда-то, оставляя на коже испарину и холодный пот.

Происходящее за пределами каюты не интересовало. Жить не хотелось. Пропало чувство брезгливости. Ни у подполковника, ни у его соседа сил и воли не было даже на то, чтобы взять перекатывающийся под койкой графин, хотя каждый его удар о переборку отдавался в мозгу страшным грохотом и физической болью.

– Господи, да за что же это!

Так они провалялись почти до полудня – полуодетые, в темноте, духоте и вонючей блевотине, периодически погружаясь в короткое, рваное забытье…

Казалось, об их существовании за все это время никто ни разу не вспомнил. В какой-то момент Виноградову даже представилось, будто все остальные уже давным-давно покинули обреченное судно, оставив на произвол океана и старушку «Альтону», и их двоих… Так что внезапный стук в переборку и появление в дверном проеме капитана судна не вызвало у Владимира Александровича никаких эмоций, кроме усталого удивления:

– Это вы? Что случилось?

Капитан, невысокий седой человечек с повадками старого алкоголика, молча переступил через выкатившийся ему прямо под ноги стеклянный графин и замер посередине каюты. На фоне света, хлынувшего из коридора, его лица было не разглядеть, но во всей позе читалось глубокое, искреннее презрение настоящего морехода к сомнительному, с его точки зрения, наполовину сухопутному народцу, невесть каким образом затесавшемуся на борт его судна. Презрение это явно выражали расставленные на ширине плеч тяжелые, кованые башмаки, руки в карманах непромокаемой куртки, наклон головы… Постояв так примерно с минуту, ни разу не покачнувшись и не потеряв равновесия, старый капитан сказал что-то, развернулся и, не дожидаясь ответа, потопал прочь, в направлении мостика. В какой-то момент Виноградову показалось даже, что сквозь переборку он слышит его злобное бормотание, – но, скорее всего,