нужна. Он сам не раз заявлял – мол, в школе уроков никогда не делал и все было нормально. Вот пусть и идет в школу.
– Ольга Дмитриевна, вы, конечно, правы, во всем правы. Но… дайте ему шанс, ну хотя бы до конца полугодия. Если бы вы знали, как он раскаивается! Он, когда узнал, что у него восемь двоек за четверть, даже разревелся. Он ведь думал, что его только пугают. В школе никогда столько не ставили. Вы знаете: Юра понял, что в его жизнь вошло что-то настоящее, что стоит ценить. И вот он по своей глупости его лишается. Он умоляет не отчислять его, клянется, что исправится. Дайте ему шанс, прошу вас!
– Но я ведь ничего сама не решаю, – растерялась Ольга. – И почему вы за него объясняетесь, почему не он сам? Ведь уже не маленький – десятиклассник. По-хорошему, он должен был сегодня прийти на собрание и перед всеми покаяться.
– Побоялся. Лежит сейчас дома – весь день ничего не ест. И глаза на мокром месте. На вас вся надежда, Ольга Дмитриевна.
– Он побоялся! Жидкий на расправу! Когда других ребят он с дружками лупцевал, не боялся. И уроки срывать. Верите, вас мне жалко, а его ни капли.
– Ольга Дмитриевна, ну поверьте ему один раз! Попросите директора – он вас послушает. Не отчисляйте его до новогодних каникул. Если в полугодии будет хоть одна двойка, клянусь, сама заберу документы. А вдруг он возьмется за ум?
– Ох, не знаю, что и сказать. Свежо предание, да верится с трудом. Ладно, я поговорю завтра с директором. Но и Юра пусть даст обещание, что изменится. И пусть прощения попросит перед учителями и товарищами, которым так досаждал. И чтоб впредь на уроках вел себя тише воды, ниже травы. Так и передайте.
– Все передам. Огромное вам спасибо! Побегу, обрадую его.
– Рано радовать – еще ничего не решено. Пусть Юра завтра идет к директору и кается. Я замолвлю слово, но если он меня подведет! Пусть тогда не обижается. И если его оставят, чтобы каждый день ходил на консультации. Каникул у него не будет. И вообще, я плохо представляю себе, как он будет исправлять двойку по математике. У него же с самой начальной школы – сплошная черная дыра. Помню: я ему говорю: «Возьми корень из этого выражения». А он мне: «Где я вам его возьму? Корни в земле растут, а не в выражениях». Весь класс прямо умер со смеху.
– Ольга Дмитриевна, может, вы с ним позанимаетесь? Я понимаю, что вы очень заняты, но, может, хоть по полчасика? Денег у меня нет, но я могу вам квартиру прибирать или сшить чего. Я хорошо шью.
– Ну что вы – ничего не надо. Пусть завтра найдет меня на кафедре. Я посмотрю, что можно сделать.
– Ох, прямо, не знаю, как вас благодарить. Но я у вас в долгу не останусь, только помогите.
Она, наконец, ушла. Досадуя на себя, Ольга медленно поднималась по лестнице. Ей не верилось в благополучный исход этого дела – ведь она слишком хорошо помнила все выходки Юры. Она обнадежила его мать, и, может оказаться, зря.
Но как ей можно было отказать? Сказать: нет, мы его все равно отчислим, потому что он безнадежен и мы на него злы? У нее, Ольги, язык бы не повернулся. Что ж, попробуем еще побороться за парня – может, что и выйдет.
С этими мыслями она нажала на кнопку звонка и сразу заметила покрасневшие глаза Леночки.
Опять плакала, – расстроилась Ольга. – И здесь не слава богу.
– Что случилось? – спросила она, раздеваясь. – Почему у тебя глаза на мокром месте? Опять что-нибудь с Геной?
– Мама, можно я попробую сама разобраться? – сдержанно ответила дочь. – А то я все твоим умом живу. Пора бы уже научиться своим пользоваться, хотя бы в личных отношениях.
– Конечно, дочка. Не хочешь – не рассказывай. Покорми меня, а то я сейчас упаду.
– Я яичницу поджарю с зеленым горошком и тертым сыром. Будешь?
– Спрашиваешь! Два яйца. И побыстрее.
– Пока переоденешься и руки помоешь, все будет готово.
– Ну давай.
На следующий день Маринка проснулась ни свет ни заря. За окном было темным-темно. Часы показывали без четверти шесть. Спать бы еще и спать, да сон пошел гулять.
– Вот если бы надо было в школу, – думала она, потягиваясь, – пушками бы меня не разбудили. А сейчас, когда можно дрыхать хоть до двенадцати, не спится.
И тут она вспомнила о главном: про Диму и про поцелуй. И про объяснение в любви. Она представила себе его лицо в тот момент – и внутри у нее все запело от радости. Захотелось, как в детстве, поджать одну ножку и завизжать на весь свет. Но она уже была взрослой девицей и, конечно, ничего такого позволить себе не могла. Поэтому она только еще раз потянулась, немного помечтала, лежа на животике, и стала одеваться.
Да прихода Димы оставалась уйма времени. Во всем доме было тихо-тихо. Родители спали. Чтобы их умаслить, – ведь она собиралась смыться на весь день, – Маринка начистила картошки, тихонько прошлась шваброй по кухне и коридору, вытерла пыль и открыла банку с огурцами.
Родители проснутся, а у меня уже завтрак готов, – думала она. – Отец встает рано и любит сразу покушать. То-то будет доволен. И, может, не так разворчится, когда узнает, куда я собралась.
Когда картошка уже почти поджарилась, она положила туда сосиски и все обильно посыпала зеленым луком. Почистила селедку и полила ее постным маслом. Нарезала хлеб, поставила на огонь чайник и расставила на столе тарелки. И тут на кухню заглянул отец.
– Ох, ты! – потянул он носом. – Как вкусно пахнет! Нет, мать, ты посмотри, как дочь нас ублажать стала. Наверняка что-то за этим последует. Ну-ка признавайся, какой очередной номер хочешь выкинуть? Куда лыжи навострила?
– Меня Дима к себе в гости пригласил, – не глядя на него, сказала Маринка. – Хочет со своей мамой познакомить. И с папой. Он в десять за мной зайдет. Чтобы вы не волновались, я его телефон оставлю.
– Может, ты хоть для приличия разрешения спросишь? А то объявляешь, как о решенном деле. Как будто наше мнение уже ничего не значит.
– Если бы не значило, я бы молча ушла, и все. – Маринка начала злиться. – Мне уже не шесть, а шестнадцать. Я ведь сказала, где буду. Разве этого недостаточно?
– А чего это ты к нему попрешься? Вроде для помолвки время еще не пришло. Или уже приспичило?
– Папа, как не стыдно! Какая помолвка? Дима песни на мои стихи сочинил – он их на гитаре исполняет. Мы к концерту будем готовиться. А пригласили меня его родители, – им интересно на меня посмотреть, такую талантливую. Вот тебе неинтересно на Диму посмотреть, а им интересно.
– Ну почему же, дочка? – возразила мать, заходя на кухню. – Нам тоже интересно посмотреть на твоего ухажера. Пригласила бы его на завтрак.
– Лучше на ужин, – не согласился отец, – и гитару пусть захватит. Послушаем, как он поет. А то вместе споете, вот и будет нам с матерью бесплатный концерт.
– Папа, тебя никогда не поймешь, серьезно ты говоришь или издеваешься! – разозлилась Маринка. Вот противный – все настроение испортил. Еще наговорит глупостей Диме, а тот обидится, чего доброго. Она уже пожалела, что пригласила его зайти. Надо было встретиться на улице. Но там опять льет, как вчера.
– Ладно-ладно, не кипятись, ты ведь не самовар. Уже и пошутить нельзя. Ничего я твоему Диме не сделаю – пусть заходит. Хоть посмотрю, что собой представляет тот, с кем ты вечор целый час под окнами целовалась. Во картина была! Небось, все этажи любовались. Другого места не нашли?
– Папа! – Маринка вылетела из кухни и захлопнула дверь. Действительно, как ей это в голову не пришло? И Гена видел, и Лена, наверно. И соседи. Вот они с Димой сглупили! Собственно, он ни причем. Но она-то должна была знать, чем это кончится. От счастья обалдела. Ну что ж, на ошибках люди учатся. Умные на чужих, а дураки на своих, как сказал бы Гена.
Около десяти загремел звонок. Маринка, уже одетая, кинулась к двери. Она хотела перехватить Диму и
