бывает.

Андрей с безразличным видом сгреб оставшиеся деньги в сумку.

– Даже не считаешь? – усмехнулся Чеканщик.

– От счета еще ни у кого больше бабок не становилось, – улыбнулся в ответ Порубов.

– И это верно. Ну а теперь можно и выпить. – Чеканщик выставил бутылку коньяка, рюмки.

Андрюха не отказался, выпили по одной.

– Я тебе здесь, в зале, постелю, никто не помешает, один живу.

– Спасибо, но я последней электричкой поеду. С матерью совсем плохо.

– Да, мать уважить надо. – Чеканщик глянул на часы-куранты, за стеклом мерно и неторопливо качался золоченый маятник. – Хотя стремно поздним поездом ехать, – выразительно посмотрел он на сумку. – Гопоты сейчас хватает. Налетят стаей, не отобьешься. Однако как знаешь. Проведу я тебя до станции, так спокойней. Чтобы русские деньги на жизнь иметь, сразу в столице «зеленые» сдай, у себя в обменниках не светись.

На платформе стояли недолго, о делах почти не говорили, лишь один раз Чеканщик склонился к уху Порубова и прошептал:

– Оправки обязательно закопай. Потом пригодятся. Сделаешь так…

– Идея неплохая, – выслушав, усмехнулся Андрюха, – но подставлять никого не хочется.

– Гнилой человек всегда найдется.

Электричка прибыла по расписанию. Андрюха крепко пожал руку Чеканщику и вскочил в вагон. Застучали колеса, и поезд понес Порубова к столице, где ему предстояло забрать по доверенности в немецком посольстве паспорт матери, в котором уже красовалась шенгенская виза.

Раздав честно поднятое в ювелирном салоне «Славянское золото» Клещу и Ботану, Андрюха почувствовал облегчение. Домой он не заходил, очень уж рисковую игру затеял, понимал, что полиция сейчас на ушах стоит, ведь раскрыть дерзкое ограбление было сейчас для правоохранителей делом чести. Не раскроешь – полетят погоны, как осенние листья, – не соберешь.

Побрившись, наскоро перекусив, Порубов уже паковал сумку с передачей для матери, бросил туда и пакет с деньгами, хотел сегодня же оплатить лечение и перевозку в германскую клинику – реаниматолог по телефону сказал, что все нужные анализы и обследования сделал, переслал и его западные коллеги могут принять больную в любое время, не хватает только оплаты. Он уже вскинул показавшуюся ему очень легкой сумку на плечо, как раздался звонок в дверь. Это не мог быть ни Плещеев, ни Покровский – ведь договаривались в ближайшие дни не встречаться. Сначала хотел просто переждать, сделать вид, что его нет дома, но звонок настойчиво повторился.

Порубов посмотрел в глазок. На площадке перед дверью спокойно стояла девушка и, как видно, не собиралась уходить. Андрюха беззвучно выругался, поход в больницу задерживался.

Прошло минут десять, прежде чем послышался цокот каблучков по лестнице. Став возле окна, Андрей убедился, что девушка вышла из подъезда и пошла вдоль дома к улице. Машины во дворе стояли сплошь знакомые, соседские, чужих людей не крутилось. Тревожный осадок на душе после звонка в квартиру остался, но стройная девица вполне могла оказаться распространителем косметики или рекламок. В другое время Андрюха бы отсиделся, чтобы убедиться – не менты ли это подстроили, но дела не могли ждать, следовало все решить с матерью. Ведь каждый день отсрочки операции мог стоить ей жизни, а этого он бы себе никогда не простил.

На всякий случай он обошел свой дом с другой стороны, хоть так было дальше до остановки, и за углом тут же нос к носу столкнулся с девушкой, звонившей ему в дверь. Только теперь он смог ее получше рассмотреть. Стройная, даже немного худощавая, однако грудь ее была достаточно объемной, но не выставлена напоказ, только верхняя перламутровая пуговичка на блузке расстегнута. Длинные ноги затянуты в облегающие джинсы. Светлые распущенные волосы рассыпались по плечам. Было в ней одновременно что-то от русалки, какими их рисуют в сказках, и от популярной среди детворы куклы Барби.

– Меня Машей зовут, – представилась русалка в джинсах, слегка облизнула чувственные губы и протянула руку так, как это сделал бы при знакомстве мужчина. – А ты – Андрей Порубов?

– Ну и что из этого? – не слишком деликатно ответил Андрей, обойдя девицу, так и не притронулся к протянутой руке и направился к остановке. – Спешу я, некогда.

– Меня Монгол к тебе прислал. Помнишь такого? Я его племяшка.

Погоняло «Монгол» заставило Порубова сбавить шаг, однако и тревога возобновилась.

«Вдруг ментовская подстава-разводка?» – подумал он, а вслух небрежно ответил:

– Припоминаю. Как увидишь, передавай дяде привет, скажи, что все у меня путем. Чего и ему желаю.

Барби обежала Порубова, загородила ему дорогу, заглянула в глаза и мягко взяла за руку:

– Ты не понял, предложение у него к тебе есть, от которого ты не сможешь отказаться. – Девушка эффектным жестом расстегнула еще одну перламутровую пуговку на блузке. Тонкое кружево обрамляло глубокую ложбинку между белых, как снежные сугробы, грудей, а в ней поблескивал изящный золотой крестик, тот самый, сделанный на зоне ювелиром Чеканщиком. Его Порубов вспомнил сразу. В минуты опасности все запоминается до гробовой доски. – Монгол сказал, если сомневаться станешь, покажи крестик. Мол, ты вспомнить должен. Признал?

Андрюха не спешил отвести взгляд от ложбинки. А Барби-русалка терпеливо ждала ответа, придерживая разведенными пальцами разрез блузки, под тонким шелком которой угадывались тугие соски.

– Нечего пялиться. Что, такой красоты неземной никогда не видел? – наконец произнесла девушка, и, странное дело, это прозвучало совсем не вульгарно, а просто с легким вызовом. Мол, ее дядя-авторитет снизошел до того, чтобы послать свою племяшку любимую к зеленому пацану, а он на сиськи пялится, как школьник младших классов. – Вижу же, что признал. – Она застегнула пуговичку и, приоткрыв сумочку, шепотом произнесла: – Малява тебе от дяди есть.

В тонких пальцах с накрашенными на французский манер ногтями возник сложенный лист бумаги, густо прошитый суровой ниткой.

– Отойдем. Не станешь же ты здесь читать, – потащила Андрюху во двор Барби.

Они устроились на широком пне у детских качелей, сидели, касаясь друг друга плечами. Порубов вертел в руках присланную Монголом маляву. Нитка, как и положено, нигде не была нарушена. Девушка обворожительно улыбнулась:

– До сих пор не веришь. – И, вздохнув, принялась копаться в сумочке. Найдя портмоне и раскрыв его, она продемонстрировала Андрею вложенную под прозрачное окошко фотографию.

Где она сделана, объяснять Порубову нужды не было, сам встречался с матерью, когда она приезжала на долговременную свиданку к сыну в зону. Это были самые счастливые дни для него, и не только из-за домашней еды, привезенной мамой. Ему казалось, что он ненадолго возвращался домой, в родной город.

На фотографии Монгол сидел перед накрытым столом, а рядом с ним счастливо улыбалась Барби.

– Мама моя нас сфотографировала, дядя – ее родной брат. Сейчас я тебе ножнички дам, нитку аккуратно и разрежешь.

Порубов неуклюже орудовал маникюрными ножничками с загнутыми острыми лезвиями. Было в этом прикосновении к миниатюрному женскому инструменту что-то стыдное и интимное, словно его на минутку посвятили в сокровенные девичьи тайны.

Наконец разлинованная страница, вырванная из блокнота, была расправлена. Почерк Монгола Порубов узнал сразу. Авторитет писал убористо и пространно, непосвященному и не понять смысла. Суть письма сводилась к тому, что есть у Монгола какое-то заманчивое предложение к Андрюхе, а в детали посвящена его племяшка, она все и расскажет. Ей можно доверять.

Порубов щелкнул зажигалкой, уничтожая только что прочитанное письмо, и ветер погнал еще дымящийся пепел к песочнице.

– А теперь выслушай меня, – произнесла Барби-русалка.

– Погоди. Ты, кажется, сказала, что тебя Машей зовут?