преданы? Согласно некоторым источникам, срок годности приобретенного ими пороха давно прошел, и он вряд ли мог быть использован.

И вообще, как саркастически писал один из отцов-иезуитов, чьи слова приводит Е. Черняк в «Тайнах Англии», «сразу же после обнаружения пороха правительством обнаруженный порох исчезает из истории». При расследовании заговора тщательно изучались всякие, иногда совсем ничтожные мелочи, а такой важнейший вопрос остался (вряд ли случайно) в тени. Для взрыва требовалось много пороха, и заговорщики были обеспечены им в полном объеме. Но, продолжает приводить факты Е. Черняк, «с 1601 года порох был государственной монополией и хранился под строгим контролем в Тауэре. Расходованием пороха ведали близкий друг Сесила граф Девоншир, а также его заместители Кэрью и Брукнер. Когда впоследствии возникла нужда в связи с финансовыми расчетами проверить расход пороха, это было разрешено сделать за годы с 1578-го по 1604-й. Иначе говоря, расследование было оборвано как раз на времени Порохового заговора. Бумаги о расходе пороха за этот год позднее оказались и вовсе затеряны».

Еще один противоречивый факт. И снова обратимся к книге Е.Черняка, который пишет: «В первых правительственных отчетах упоминалось о внутренней двери, ключ от которой находился в руках правительства и через которую можно было проникнуть в подвал, где лежал порох. Именно через эту дверь, согласно первому отчету, сэр Томас Нивет «случайно» зашел в подвал и там встретил Фокса. В последующем отчете дверь исчезла – она мало согласовывалась с утверждением, что правительство еще ничего не знало о заговоре. Взамен появился визит лорда-камергера. В результате противоречащих друг другу известий сообщалось, что Фокса арестовали в подвале, или на улице около подвала, или даже в его собственной квартире».

Далее происходят еще более странные события. Как уже говорилось выше, член палаты лордов лорд Монтигл получил накануне взрыва странное анонимное письмо. Письмо призывало лорда воздержаться от посещения парламента в день, когда там будет Яков. Именно это послание достигло рук короля, и королевские солдаты произвели обыск здания парламента, где обнаружили порох и арестовали заговорщика Гая Фокса практически в момент поджога. Но во время дознания ни один из заговорщиков не признался в том, что это он был автором письма, а ведь только знавший о заговоре мог его написать. Кстати, многим исследователям представляется невероятным, что о неудавшемся покушении в тот же день становится известно всей стране. Это было невозможно при тогдашней скорости распространения новостей, ведь еще не было не только Интернета, но и телефона, и телеграфа тоже. Даже королевские указы доходили до регионов за несколько дней, а то и более. Создается впечатление, что правительство своевременно подготовило и саму новость, и людей, которые ее донесли, причем заранее.

Наконец, следствие закончено, преступников должны казнить. И казнь выбрана жестокая. Однако во время казни Фокс умудрился совершить самоубийство и избежать мучений. (Его должны были сначала душить петлей, потом утопить и, наконец, четвертовать.) В самом начале экзекуции Фокс вырвался из рук палача и с петлей на шее спрыгнул с эшафота, сломав себе шею.

Итак, следствие, допросы и пытки не только не прояснили, а, напротив, скорее – и быть может, сознательно – запутали историю Порохового заговора.

Но для чего правительству потребовался этот вымысел?

Нельзя не согласиться, что часть будто бы общеизвестных фактов Порохового заговора вызывает подозрение, и это не случайно. Слишком могущественны были люди, заинтересованные в том, чтобы вся правда о заговоре никогда не выплыла наружу. Через их цензуру прошло почти все, что мы знаем об этом заговоре. Но если внимательно присмотреться к отдельным и разрозненным фактам, наверное, можно хотя бы частично воссоздать подлинную картину событий. Как говорил один из самых знаменитых литературных детективов Эркюль Пуаро: «Я люблю слушать людей, все они лгут, но в разговоре невольно выдают истину, потому что люди любят говорить о себе». Так последуем этому совету, пусть заговорят герои этой истории и документы, ложные свидетельства и искаженные известия.

Большая часть того, что было известно о заговоре, основывалась на напечатанном вскоре после его раскрытия официальном правительственном отчете. То, что он лжет во многих существенных вопросах, не вызывает сомнения. Спорить можно лишь о том, в каких вопросах и в какой степени отчет искажает истину.

Да и на чем основывается сам отчет? Прежде всего на показаниях арестованных, в большинстве случаев данных под пыткой или под угрозой пытки (официально пытке был подвергнут только Гай Фокс, но в переписке Сесила обнаружены доказательства, что пытали и других обвиняемых). Ученые внимательно исследовали протоколы допросов и убедились, что верховный судья Кок нередко сам, своей рукой «исправлял» показания, вычеркивая казавшиеся почему-либо «неудобными» места и вставляя нужные ему фразы. Эти факты приводят многие исследователи: Е. Черняк, С. Цветков, Джейн Фильямс, Мартин Пью и другие. В большинстве случаев причины этих подчисток и вставок довольно прозрачны, но в ряде мест мотивы Кока невозможно понять, и это окутывает туманом неясности, уверток и лжи сохранившиеся протоколы допросов.

Но протоколы допросов – это не все первоисточники наших сведений о заговоре. Самый важный и полный документ – исповедь, написанная в тюрьме Томасом Винтером, единственным еще остававшимся в живых руководителем Порохового заговора. Из нее-то и стало известно все самое существенное об истории Порохового заговора и о планах заговорщиков.

Но была ли эта исповедь подлинной? Е. Черняк пишет об этом следующее: «8 ноября Винтер был захвачен в Холбич-хаузе. Он был ранен стрелой в правую руку и поэтому не мог защищаться (если верить его «Исповеди», он получил также другое ранение во время сражения, а позднее ему были нанесены дополнительно еще несколько ран). В результате Винтер перестал владеть правой рукой и во время первого допроса шерифом Вустершира не мог подписать свои показания. Однако через неделю, 21 ноября, Уэйд сообщил Сесилу, что у находившегося в Тауэре Винтера рана на руке настолько зажила, что он собирается записать все сообщенное министру в ходе состоявшегося незадолго до этого их разговора, а также все, что он, Винтер, сумеет дополнительно припомнить.

Оригинал «Исповеди» куда-то исчез, и все попытки его разыскать в архивах пока остаются безуспешными. Этот подлинник должен был служить основанием написанного на десяти страницах текста «Исповеди», датированного 23 ноября 1605 года. Почерк этого документа напоминает почерк Винтера, каким он был до ранения. Однако в нем имеется одна настораживающая деталь. Известно, что правописание фамилий тогда было еще очень нечетким (вспомним, что сохранилось много написаний фамилии жившего в эту же эпоху Уильяма Шекспира, подававших не раз повод к самым различным, нередко фантастическим предположениям и теориям). Но, вообще говоря, разное написание одной и той же фамилии было в начале XVII века скорее исключением, чем правилом. Винтер во всех его сохранившихся и не вызывающих сомнения в подлинности подписях неизменно и очень четко писал «Wintour». В тексте же «Исповеди» стоит подпись «Winter», так, как обычно писали фамилию Винтера другие, но не он сам. Сравнение подписи в «Исповеди» с другими сохранившимися автографами Винтера почти исключает предположение, что она получилась такой вследствие того, что перо случайно скользнуло по бумаге и две буквы «ои» превратились в «е». Конечно, подделыватель тоже должен был стараться точно воспроизвести подпись Винтера. Но ошибка со стороны подделывателя все же более вероятна, чем ошибка самого Винтера».

Многие исследователи, занимавшиеся анализом так называемой «Исповеди» Винтера, указывают на множество несоответствий, выявленных в оригинале (мы на них не будем останавливаться), и на этом основании делают вывод, что этот документ – фальшивка или, в лучшем случае, подвергался значительной редакции со стороны государственного секретаря Сесила.

Следует лишь оговориться – даже выявленные методы работы фальсификатора или фальсификаторов говорят, что эти «редакторы» не «изобретали» показания, а переделывали подлинные слова арестованного Винтера (в соответствии с намерениями Сесила, разумеется). В противном случае подделка была бы слишком грубой, она вряд ли могла бы ввести в заблуждение современников, которые все-таки были больше знакомы с деталями этого шумного события, чем мы. Да и не было нужды в полной подмене сведений, надо было лишь опустить факты, которые в интересах Сесила следовало скрыть, и вставить сообщения, которые Сесил имел намерение приписать заговорщикам.