царскую заповедь учинити, чтобы дети боярские и люди боярские и всякие бражники зернью не играли и по корчмам не пили, и прочего зла не творили, и жили бы покрестьянски, и были бы довольни своими оброки».
В являющемся отчасти «восприемником» «Стоглава» Соборном уложении 1649 г. упоминаний о подобных языческих обычаях уже почти нет…
Рост производства и продажи напитков привел к распространению пьянства, и Иван IV Грозный под нажимом церкви принимает решение о запрещении продажи хмельных напитков, чтобы «не ключница водку бы делала».
Однако, как уже было сказано, для опричников и прочих служивых людей царь открывает особый дом на Балчуге, именуемый кабаком, где нередко в разгулах и попойках приближенных участвовал и сам Великий государь, «главный опричник» Всея Руси.
Доходы от кабака были внушительны, вследствие чего постоянно испытывавший нужду в деньгах царь принимает решение запретить крестьянам и посадским людям приготовлять домашнее хмельное питье и покупать напитки (в качестве «товара массового производства») только в царевых кабаках.
Иоганн Филипп Кильбургер оставил нам «Краткое известие о русской торговле, каким образом оная производилась чрез всю Руссию в 1674 году»:
«…О кабаках и ледниках. Все кабаки, винные, пивные и водочные кружала в пространном русском государстве принадлежат исключительно царю, и целовальники должны отдавать отчет приказу, называемым Большим приходом. От этого в кабаках редко находится хорошее пиво, и то продается дорого, хотя ячмень, солод и хмель дешевы. Но кабаков, как в Москве, так и в других городах и селениях, не слишком много.
Почти у всех, а особливо у крестьян, есть жидкий напиток, называемый квасом. Напиток сей, сколько мне известно, не варят, а мешают только ржаной солод с горячею водою; он всегда держится в открытой посуде, и вечером наливают в него опять столько, сколько выпито днем. Но ежели, наконец, он начнет делаться слишком жидким и слабым, то делают его снова и таким образом продолжают беспрестанно. Такой квас продается и в Москве на всех улицах.
Можно русских похвалить за то, что не токмо в кабаках, но и во всяком доме в городе есть ледники для прохлаждения напитков в летнее время. Это делается так: каждый год в марте месяце ледники набиваются льдом, после чего то место, где должно стоять питье, раскапывают надвое и льют воду, которая ночью замерзает, и место делается гладким и ровным. После чего на лед стелят солому, от чего он летом не так скоро тает, а бочки не так сильно портятся от сырости…» (Кильбургер, 1991, с. 361–362).
Собственно, с этого самого времени, когда, с одной стороны, происходит полное огосударствление производства хмельных напитков, а с другой – появляются способы надежного длительного хранения (и нарушается обычай календарного употребления) – питие как священная традиция в городских условиях (да и в большинстве сельских местностей) почти полностью утрачивает свой первоначальный смысл, превращаясь в пьянство, а доходы от налогов на алкоголь до сих пор составляют весьма существенную доходную статью государственного бюджета. Священный смысл хмельных напитков и искусство обращения с ними оказываются забыты…
О вреде пьянства
Борьба с избыточным употреблением спиртного велась не только на Руси издревле. Критически высказываются по этому поводу и античные авторы (Апулей), и средневековые хронисты. Неумеренное употребление алкоголя приводило к множеству бед.
Существенно любопытное обстоятельство: древнейшие сохранившиеся тексты, имеющие почти исключительно церковное происхождение, в общем-то, не несут резко христианских черт, за исключением минимально необходимых.
Скажем, «Слово о ХмелеКирилла, философа словенского» – древнерусские списки которого относятся к 70-м годам XV в. В нем пытливый читатель без особого труда может обнаружить характерное для древнейшего мифологического сознания отношение к Хмелю как к живому существу:
«Так говорит Хмель всякому человеку – и священникам, и князьям, и боярам, и слугам, и купцам, и богатым, и бедным, и женам также советует – не водитесь со мной, будете счастливы. Я же сильней всех плодов на земле, от корня сильного, от племени великого и многородного, мать же моя Богом создана. Ноги мои тонки, зато утроба ненасытна, руки же мои держат всю землю, а глава моя высокоумна – умом со мной никто не сравнится.
А кто подружится со мною и начнет любить меня, тотчас же того сделаю блудным, а Богу не молящимся, а в ночи не спящим, а на молитву не встающим. А как проснется он – стон и печаль ему наложу на сердце, а когда встанет он – с похмелья голова у него болит, а очи его света не видят, и ничто ему доброе на ум не идет, а есть не желает, жаждет и горит душа его, еще пить хочет. Да изопьет с похмелья чашу, и другую – а там и многие пьет, так напиваясь во все дни. И разбужу в нем похоти телесные, и потом ввергну его в бо€льшую погибель – град его или село опустошу, а самого по миру пущу, а детей его в рабство предам…» (Изборник, 1987, с. 248–249).
Является ли такое отношение просто литературным приемом, сказать затруднительно. Скорее всего, да, но чрезвычайно точно выбранным из многого числа с тем, чтобы соответствовать восприятию и представлениям будущих читателей «Слова…».
Кто будет с Хмелем водиться – станет опойцей. А опойцы в народном мифологическом сознании приравниваются к утопленникам, то есть тем, кто умер не своей смертью, по большому счету – к заложным покойникам, они обрекаются на скитания после смерти.
«Малорусы рассказывают следующую легенду [этнографическая запись 1869 года] о том, почему души опившихся вином поступают в полное распоряжение дьявола. Будто бы, когда Христос с апостолами ходил по земле, то они зашли в хату черта. Черт сейчас же стал их угощать горилкой, которой люди тогда еще совсем не знали. Апостолам Павлу и Петру понравилась горилка; когда черт подал им по две чарки, Павел сам попросил третью. Черт подал, а потом стал просить у апостола плату за третью чарку и взял шапку Павла. Денег ни у кого не оказалось. Тогда Христос сказал черту: «отдай шапку, а плата тебе будет другая: котори люди будут вмирати з горилки, тих души будут твои» (Зеленин, 1995, с. 47–48).
Напомним, что, по представлению наших предков, покойники разделялись как бы на несколько «типов»:
– «родители» – «обычные» покойники, то есть люди, умершие естественной смертью в положенный срок и исполнившие в жизни все, что должны были исполнить;
– заложные покойники – люди, умершие насильственной смертью, раньше срока, или те, кто умер, имея какое-либо страстное, но не исполненное желание, а также «…нарушители норм общинной морали (изгои), или общавшиеся с нечистой силой (колдуны, знахари и т. д.), или иноверцы-иноплеменники». Позднее к таким покойникам стали относить умерших некрещеными. Также есть упоминания о том, что заложными покойниками становятся и старики, которые прожили на земле дольше, нежели положено, то есть «пережили свою душу».
Главное отличие заложных покойников от «родителей» в том, что первые остаются в близком людям мире или в «пограничном» мире на тот срок, который они изначально должны были прожить, то есть доживают свою «земную» жизнь (Бойко, 2008, с. 90—115).
Ссылаясь на этнографические записи 1880-х гг., Д.К. Зеленин пересказывает еще ряд поверий. Так, во Владимирской губернии верили, что «опойцы служат вместо лошадей чертям в их беспрестанных поездках по белу свету. В Шацком уезде Тамбовской губернии на том месте, где когда-то хоронили опойцев и удавленников, теперь видят какие-то горящие свечи. Там же видят «лукавых духов», со свистом ездящих ночью на опойцах и удавленниках, как на своих рабах… и т. д.[72] В Пензенской и Саратовской губерниях верили, что если на православных кладбищах бывают похоронены опойцы – это приводит к засухе, чтобы не гневить Землю, которая не принимает такого покойника – его надо вырыть и снести либо в лес, либо в болото. Для вызывания дождя могли и обливать могилы заложных
