«
Мистерия Джона Ячменное Зерно считается одной из основополагающих в языческой мифологии Западной Европы. Она понимается и как воплощение годового круга бытия Природы, и как проявление божественного цикла, и как образ жизненного пути человека[32] .
«Джон Ячменное Зерно – физическая ипостась и дух зерна, смерть и воскресение которого позволяет существовать и нам. Жизнь Джона Ячменное Зерно – годовой круг… Он объявлен мертвым и погребен, однако весной он воскресает, растет в течение весны и лета и входит, словно мужчина, в пору зрелости, символом чего является его борода. Однако лето заканчивается, Джон Барлейкорн тоже начинает постепенно стареть и поникать. Тогда его срезают, и он проходит через шаманское расчленение и пытки двумя элементами – водой и огнем. Но в процессе своей второй смерти Джон Ячменное Зерно превращается в священный напиток – эль. Кроме того, будучи перемолото на мельнице, зерно под воздействием воды и огня «трансмутирует» в основу жизни – в хлеб» (Пенник, 2011, с. 377). Тот же автор, чье мнение хотя и небесспорное, можно считать достаточно компетентным, далее указывает:
«Выпеченный хлеб и эль – священные символы народной традиции.
Один из наиболее ценимых традиционных священных напитков – мед. Подобно пиву, мед – священный напиток с руническим кеннингом
Восточные славяне: «Веселие пити…»?
Возможно, первое упоминание о хмеле в древнерусских источниках встречается в Новгородской летописи малого извода:
«В лето 6493 [985]. Иде Володимиръ на Болгары съ Добрынею, уемъ своимъ, в лодьях, а Торкы берегомъ приведе на конехъ; и тако победи Болгары. И рече Добрыня к Володимеру: «соглядах колодникъ, и суть вси в сапозех; симъ намъ дани не даяти; поидеве искатъ лапотъникъ». И сътвори миръ Володимиръ с Болгары и роте заходиша межи собою; и реша Болгаре: «толи не будет мира межи нами, елико же камень начнеть плавати, а хмель грязнути»[33] (Новгородская первая летопись).
Почти крылатой стала фраза Владимира Святославича, донесенная до нас в Ипатьевском летописце под 6494 (986) годом. Согласно известному преданию, чтобы выбрать «наилучшую веру» для Руси, князь призывает к себе представителей разных религий, в том числе мусульман. Узнав, что ислам запрещает употребление вина, к тому времени хорошо известного в Киеве, он изрекает: «Руси весельє питьє. Не можемь безъ того быти» (Ипатьевская летопись).
Иные авторы на том летописную историю потребления напитков на Руси и заканчивают. Мы же позволим себе обратить внимание читателей на то, сколь много сведений можно почерпнуть из летописей (если, конечно, их читать и вообще давать себе труд работать с ними)…
Скажем, в древнейшем Новгородском летописце упомянут один из способов приготовления питейных медов (варка). Говорится и о цене меда, причем не объемной, а весовой доли, а также о поводе к употреблению медов. Вот выдержка из Синоидального списка Новгородской первой летописи старшего извода:
«В лето 6524 [1016]… И бяше Ярославу мужь въ приязнь у Святопълка; и посла к нему Ярославъ нощью отрокъ свои, рекъ к нему. И рекъ к нему: «оньси, что ты тому велиши творити; меду мало варено а дружины много». И рече ему мужь тъ: «рчи тако Ярославу: даче меду мало, а дружины много, да къ вечеру въдати…»
Въ лето 6678 [1170]. Бысть дорогъвь Новегороде: и купляху кадь ръжи по 4 гривне, а хлебъ по 2 ногате, а медъ по 10 кунъ пудъ…
Въ лето 6741 [1233]. Изгониша Изборьскъ Борисова чадь съ князьмь Ярославомь Володимирицемь и съ Немци. Пльсковици же, оступивше Изборьскъ, измаша и кънязя, и Немцинъ убиша Данилу, а ини побегоша; и даша я великому Ярославу; князь же, исковавъ, поточи я въ Переяслаль. Томь же лете преставися князь Феодоръ, сынъ Ярослаль вячьшии, июня въ 10, и положенъ бысть въ манастыри святого Георгия, и еще младъ. И кто не пожалуеть сего: сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи лозвани; и бысть въ веселия место длачь и сетование за грехы наша» (Новгородская первая летопись).
Ранее меды упомянуты в связи с жестоким ритуальным убийством княгиней Ольгой «лучших древлянских мужей». Этот летописный рассказ – при всей своей легендарности[34] – настолько информативен, что еще многим исследователям предстоит не раз обращаться к нему за новыми деталями, которые позволяют раскрыть те или иные грани древнего славянского язычества.
Княгиня просит древлян готовить меды к моменту ее прибытия. Меды используются на тризне. Новгородская первая летопись младшего извода по Толстовскому списку гласит:
«В лето 6453 [945]… И пакы приложи к тому Олга послати къ Древляном, сице глаголющи имъ: «се уже иду к вамъ; да пристроите ми меды многы у града, идеже убисте мужа моего, да поплачюся надъ гробомъ его, и створю тризну мужеви своему». И они же то слышавше, свезоша мед многъ зело и извариша. А Олга же поимши мало дружины и легко идущи, прииде къ гробу его, и плакася по мужи своем плачемъ велиимъ зело. А людемъ въ время то повеле съсыпати могылу велику; и яко съсыпаша, и повеле трызну створити. И посемъ седоша пити Древляне; и повеле Олга отрокомъ своимъ служити пред ними. И реша Древляне къ Олзе: «где суть дружина наша, ихъ же послахомъ по тебе». Она же рече: «идуть по мне с дружиною мужа моего». И яко упишася Древляне, и повеле отроком своимъ пити на не, а сама отъиде кроме, и повеле дружине сечи Древляны; и исъсекоша ихъ 5 000. А Олга възратися в Киевъ, и пристрои вои на прокъ ихъ. (Новгородская первая летопись…)
В той же летописи указано, что мед (только неизвестно, сам мед или мед как напиток, но, похоже, и то, и другое) вообще являлся экспортным товаром Руси:
«В лето 6477. [969] И рече Святославъ къ матери своеи и къ бояромъ своимъ: «не любо ми есть жити въ Киеве, нь хощю жити въ Переяславци и в Дунаи, яко то есть среда земли моеи, яко ту вся благая сходятся: от Грекъ паволокы, злато и вино, овощеве различнии; а и-Щехъ и из Угровъ сребро и коне, а изъ Русе же скора и воскъ и мед и челядь…»
Что же касается князя Владимира, хорошо известен вошедший в ряд летописей эпизод о том, какой пир закатил князь, чудесным образом спасшийся от печенегов под мостом:
«По сихъ же приидоша Печенези к Василеву, и Володимеръ с малыми людми изыде противу, и не могъ Володимеръ стати противу имъ, подбегоста подъ мостомъ, одва укрыся отъ противныхъ. И тогда обещася
