В салоне предсказательницы можно было тогда увидеть не только царя и министра, но и весь цвет парижского общества.
Считалось, что именно Крюденер внушила царю мысль о создании Священного союза — политической организации, оказавшей немалое влияние на европейскую политику.
Перед отъездом из Парижа Александр пригласил Крюденер приехать в Петербург. И шесть лет спустя она приехала. Увы, к тому времени Александр I изменил свое к ней отношение. Дело было главным образом в том, что баронесса выступала ярой поборницей освобождения Греции от турецкого ига и уповала, что русский царь возглавит поход против неверных.
Но Александр вовсе не помышлял о роли заступника греков, тем более о войне. К тому же на неистовую сектантку пожаловался архимандрит Фотий. В своих доносах на нее царю он говорит о ней как о злейшем враге православия и престола. А может быть, до Александра дошли ее слова о нем: «Я знаю каждую мелочь, скажу больше — почти каждую мысль царя…» Самолюбие самодержца было задето, и он изречет, как отрежет: «Возможно, у нее добрые намерения, но сколько же непоправимого вреда она нанесла…» Какого вреда — так и осталось неясным.
Как бы то ни было, Александр написал ей длинное, на восьми страницах, письмо. В нем объяснил, почему не может помочь грекам, и дал понять, что отныне не намерен подчиняться ее воле. В заключение он разрешил ей проживать в Петербурге, но лишь с тем условием, что она «будет сохранять благоразумное молчание относительно положения дел, изменять которые он не желает вследствие ее досужих мечтаний».
После столь сурового внушения, поняв, что лишилась царской милости, Крюденер впала в религиозный экстаз, изнуряла себя постом и молитвами. Вновь занялась мистически-экзальтированными пророчествами, заявляла о великой миссии, порученной ей Богом, предвещала великие бедствия, которые падут на Европу, и близкое пришествие Страшного суда. Выдавала себя за Божью посланницу.
В это беспокойное время она познакомилась и сошлась с религиозной кликушей княгиней Анной Сергеевной Голицыной. Они подружились. Княгиня была оригинальной женщиной. С молодых лет отличалась эксцентричностью и экзальтированностью. Замуж вышла, будучи уже не первой молодости.
Супруг князь И. А. Голицын оказался бонвиваном и мотом. Был к тому же большим шутником и весельчаком. Проиграв все свое состояние, он решил женитьбой на богатой невесте поправить положение. Анна Сергеевна его не любила, но замуж пошла — пора было. Однако сразу же после бракосочетания, еще на выходе из церкви, она отдала ему портфель со словами: «Вот половина моего состояния, а я — княгиня Голицына, и теперь все кончено между нами!»
После этого они расстались навсегда. Княгиня стала вести свободный образ жизни, оригинальничала: ходила в мужском костюме и в чепце, увлекалась мистицизмом. Чтобы не возвращаться к светской жизни, остригла себе волосы. Вокруг нее собралась компания таких же заблудших душ.
Они объединились в колонию и решили обосноваться в Крыму. Ф. Вигель в своих воспоминаниях называет их «обществом мечтательниц». К этой группе примкнули баронесса Крюденер, ее дочь Юлия Беркгейм с мужем и загадочная графиня Гаше, французская эмигрантка, при которую говорили, что это та самая Жанна де Ламотт, знаменитая похитительница ожерелья королевы Марии Антуанетты.
На большой барке по Волге вся компания отправилась в Крым. На реке барка едва не потерпела крушение в бурю. Спастись удалось только благодаря находчивости и смелости княгини Голицыной — она вовремя срубила мачту.
Колонисты поселились в Кореизе на земле, принадлежащей княгине. Она и здесь продолжала оригинальничать — в длинном сюртуке скакала верхом на лошади с плетью в руках. Перед деспотичной сумасбродкой трепетали местные власти, боялись ее и татары, жившие тогда в Крыму. Здесь она и умерла в 1837 году.
Но еще раньше, в 1824 году, скончалась баронесса Крюденер. Перед смертью она впала в мрачное настроение, ее пугала смерть. От былой красоты ничего не осталось. Теперь это была иссушенная постоянным недоеданием, терзаемая телесно и духовно аскетка. Но она не производила, как считали современники, впечатления шарлатанки, не была религиозной обманщицей, а имела вид мечтательницы и «с одинаковой ревностью проповедовала новое Евангелие бедным и богатым, императору и нищему», говорит ее немецкий биограф.
Похоронили баронессу Крюденер в Кореизе, близ Ялты. В ее биографии, сегодня малодоступной, сказано, что «ее жизнь полна драматизма благодаря странному сочетанию похождений страстной и честолюбивой искательницы приключений с христианскими подвигами самоотвержения и милосердия искренней энтузиастки».
Все эти годы Авель скитался по России, переходил из монастыря и монастырь. Однажды он был представлен самому министру А. Н. Голицыну и имел с ним беседу.
Всесильный вельможа, друг детства царя встретил монаха в неизменном своем сером фраке, который носил, невзирая на переменчивость моды. Князь был, как обычно, приветлив и обходителен. Они оба отстояли службу в домашней церкви, где по воскресеньям собиралось много публики, а сейчас было свободно. Затем перешли в залу, украшенную портретами знаменитостей минувшего века, оттуда — в кабинет с богатой библиотекой из французских и итальянских книг.
Разговор зашел о сектантках, растущее влияние коих сильно беспокоило министра духовных дел. Авелю доводилось слышать и о ворожее Крюденер, и о модных карточных гадалках Буш и Кирхгофше, и эмигрантке княгине Тарант, и о Креверше, проповедовавшей «католическую, но не римского обряда» религию, и, конечно, о Татариновой — хлыстовке, радения которой одно время посещал даже сам царь. Это было до того, как с ней случился скандал и ее заключили в монастырь. Открылось, что в ее секту заставляли вступать принуждением, обращали силой — секли до крови розгами, морили голодом, держали строптивых в холодном чулане.
Надо заметить, что историю хлыстовства, возникшего на Руси еще в XVII веке, всегда сопровождали уголовные дела. Первое такое дело возникло в 1733 году. Тогда были казнены трое за то, что утверждали, будто бог Саваоф может воплощаться в праведных сектантах — «христах» и «богородицах» — неопределенное количество раз и так за одним Христом явится другой. Таинства православной церкви, мол, преобразуют хлыстовские радения, во время которых произносятся пророчества чаще всего в состоянии умоисступления, религиозного экстаза.
Никакие ходатайства об освобождении Тата-риновой успеха не имели. Тем более, что она не изъявляла желания отречься от своих религиозных заблуждений. Наконец она все же согласилась дать подписку о том, что пребудет верною дщерью православной церкви, после чего ей дозволено было жить в Москве.
Но она нарушила свое обязательство и снова составила тайную секту из прежних и новых последователей. В ее сети угодил даже генерал-губернатор Остзейского края Головин. За его перепиской с Татариновой следила тайная полиция. Было известно, что, получая послания от руководительницы секты, он набожно крестился и целовал, как святыню, ее письма. Свои же послания к ней, которые удалось перехватить, он адресовал возлюбленной во Христе сестре, и они тоже были полны религиозных настроений. Подражая своей кумирше, он устроил в собственном доме молельню, наподобие той, что имелась у Татариновой и где он участвовал в ее радениях.
В конце беседы Голицын задал вещему Авелю — истинному, как он сказал, пророку — вопрос о том, что ждет, например, царствующего императора да и всю Россию в будущем. И Авель ответствовал, что
Вещие слова Авеля дошли до царя, но на этот раз прорицатель остался без преследования. Единственное, что последовало, — это определение поместить «монаха Авеля в Высотский монастырь». На сей счет архимандрит этой обители Амвросий получил указ из консистории.
Может показаться странным, что дерзкое предсказание Авеля на этот раз не прогневало царя. Но похожую судьбу предрек ему и преподобный Серафим, когда он посетил его в Сарове. Все это способствовало углублению мистического настроения у монарха. Мрачные, тревожные мысли не покидали его. И все чаще он мечтал удалиться куда-нибудь, чтобы долгим тяжелым подвигом добровольного отшельничества искупить свои вольные и невольные прегрешения. Возможно, хотел искупить грех
