Недавно забеременела подруга Этель, Дилис Пью. Они были ровесницами. Дилис работала горничной у жены Персиваля Джонса и ходила с Джонни Беваном. Этель вспомнила, что к тому моменту, когда Дилис поняла, что можно «залететь», даже занимаясь этим стоя, грудь у нее уже сильно увеличилась. Сейчас они поженились.

А что будет с Этель? Ведь она не может выйти замуж за отца своего ребенка.

Пора было идти. Не полежать им сегодня в постели. Придется поговорить о будущем. Она надела свое черное платье экономки.

Что он скажет? У него еще нет детей, может, обрадуется? Или придет в ужас? Станет ли он заботиться о внебрачном ребенке или будет его стыдиться? Еще сильнее будет любить Этель или возненавидит?

Она вышла из своей комнаты на верхнем этаже, прошла узким коридором и, спустившись по черной лестнице, оказалась в западном крыле. Когда она увидела знакомые обои с цветами жасмина, ее желание стало сильнее — совсем как у Фица при виде ее трусиков.

Он уже пришел: стоял у окна, смотрел на залитый солнцем сад и курил сигару; увидев его, она в который раз не могла не залюбоваться. Она бросилась к нему и обняла за шею.

— Ах, Тедди, любимый, я так рада тебя видеть! — сказала она.

Ей было приятно, что она одна называет его Тедди.

— А я — тебя, — сказал он, но при этом не потянулся к ее груди.

— Я должна тебе что-то сказать, — сказала она, целуя его в ухо.

— Я тоже должен тебе кое-что сказать. Можно, начну я?

Она хотела ответить «нет», но он разомкнул ее руки и сделал шаг назад, и ее сердце вдруг сжалось от ужасного предчувствия.

— Что?! — спросила она. — Что случилось?

— Графиня Би, моя жена, беременна. У нее будет ребенок.

— Ты хочешь сказать, что ты занимался этим и со мной, и с ней?! — возмущенно воскликнула Этель.

Он удивился. Ему и в голову не приходило, что она может сказать такое.

— Но я обязан быть с ней! — ответил он. — Мне нужен наследник.

— Ты говорил, что любишь меня!

— Люблю, и всегда буду любить, в каком-то смысле…

— Нет, Тедди! — воскликнула она. — Не говори так… пожалуйста, не надо!

— Говори тише!

— Говорить тише? Ты меня бросаешь! Но даже если все узнают — мне все равно!

— А мне — нет.

Этель обезумела от горя.

— Тедди, ну пожалуйста, ведь я люблю тебя…

— Теперь все кончено. Я должен быть хорошим мужем и хорошим отцом. Ты должна меня понять.

— Черта с два! — воскликнула она в ярости. — И ты можешь так легко это говорить?! Старую собаку, которую должны были застрелить, тебе было жаль больше, чем сейчас меня!

— Это не так, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Я отдалась тебе в этой комнате, на этой кровати…

— И я никогда… — Он замолчал. Застывшее на его лице выражение холодного самообладания исказила боль. Он отвернулся. — Я никогда этого не забуду.

Она подошла к нему и увидела у него на щеках слезы. Ее гнев прошел.

— Тедди, милый, прости меня, — сказала она.

Он попытался взять себя в руки.

— Ты дорога мне, но я должен выполнять свой долг, — произнес он. Холодные слова, но в его голосе слышалась мука.

— О, господи… — она постаралась сдержать рыдания. Она же еще не сказала ему свою новость. Она вытерла глаза рукавом, шмыгнула носом, откашлялась. — Выполнять свой долг? — повторила она. — Ты еще не все знаешь.

— О чем ты?

— Я тоже беременна.

— Боже милостивый… — Он машинально поднес к губам сигару, но тут же опустил, не затянувшись. — Но я ведь был осторожен!

— Значит недостаточно.

— Давно ты это знаешь?

— Я поняла это только сегодня. Заглянула в ящик, увидела стопку чистых прокладок… — Он поморщился. Очевидно, ему было неприятно упоминание о таких вещах, как менструация. Но придется ему потерпеть. — И вспомнила, что у меня не было месячных с самого переезда в бывшую комнату миссис Джевонс, то есть десять недель.

— Два месяца. Значит, это точно… Ах, черт! — Он поднес к губам сигару, заметил, что она погасла и с досадливым восклицанием бросил на пол.

Этель пришла в голову шальная мысль.

— У тебя ведь может быть два наследника…

— Не говори чушь! — резко ответил он. — Бастард наследовать не может.

— А, — сказала она. Не то чтобы она всерьез собиралась отстаивать права своего ребенка. Но с другой стороны, она не думала о своем ребенке как о бастарде. — Бедный кроха… Мой малыш бастардом!

Фиц виновато взглянул на нее.

— Извини, — сказал он. — Я не хотел… Прости меня.

Она видела, какая борьба идет в его душе.

— Бедный Фиц, — сказала она и погладила его по руке.

— Только бы об этом не узнала Би! — сказал он.

Он словно нанес ей смертельную рану. Почему главная его забота — о другой женщине? Что может случиться с Би? Она богата, она замужем и носит под сердцем любимое, почитаемое дитя клана Фицгербертов.

— Это потрясение может оказаться для нее роковым… — продолжал Фиц.

Этель вспомнила прошлогодние слухи, что у Би был выкидыш. Вся прислуга это обсуждала — женщины, конечно. По словам Нины, русской служанки Би, графиня возлагала вину за это на Фица, который ее расстроил, отменив запланированную поездку в Россию.

Этель почувствовала себя отвергнутой.

— Так значит, главное, что тебя беспокоит, — это как бы твоя жена не расстроилась, узнав о нашем ребенке?

Он поднял на нее взгляд:

— Я не хочу, чтобы у нее случился выкидыш!

Он сам не понимает, насколько бессердечно ведет себя!

— Будь ты проклят! — сказала, холодея, Этель.

— Ребенок, которого носит Би — это дитя, которого я ждал, о котором молил Бога! А твой не нужен ни тебе, ни мне, никому.

— Это неправда! — тихо сказала она и снова заплакала.

— Мне нужно подумать, — сказал он. — Мне нужно побыть одному. — Он положил руки ей на плечи. — Мы еще поговорим об этом завтра. А пока — никому ни слова. Никому, понимаешь?

Она кивнула.

— Вот и умница, — сказал он и вышел.

Этель нагнулась и подняла с пола погасшую сигару.

Она никому ничего не сказала, но притворяться, что все в порядке, было выше ее сил, поэтому она