убеждениям.

— Как это, должно быть, интересно — находиться рядом с самыми могущественными людьми…

— Это очень интересно, но, как ни странно, там не чувствуешь этого могущества. Ведь при демократии президент подчинен избирателям.

— Но не может же быть, чтобы он просто исполнял все, чего желают избиратели!

— Ну в общем да. Президент Вильсон говорит, что лидер должен относиться к общественному мнению, как моряк к ветру, направляя корабль то в одну, то в другую сторону, но никогда не пытаясь двигаться наперекор стихии.

— Как бы мне хотелось изучать такие вещи… — Она вздохнула. — Но отец не пускает меня в колледж.

Гас улыбнулся.

— Он, наверное, думает, что вас там научат курить и пить джин.

— Ну да, и чему похуже, — ответила она. Для незамужней женщины это была рискованная реплика, и, должно быть, у Гаса на лице отразилось удивление, потому что она добавила: — Простите, вы, должно быть, шокированы…

— Нисколько.

На самом деле он был очарован. Чтобы продолжить разговор, он спросил:

— А что вы изучали бы, если бы могли учиться в колледже?

— Историю, наверное.

— Я люблю историю. Какой-нибудь конкретный период?

— Мне хотелось бы понять наше прошлое. Почему отец был вынужден уехать из России? Чем Америка лучше? Для этого должны быть причины…

— Согласен! — Гас пришел в восторг оттого, что такую чудесную девушку интересует то же, что и его. И вдруг ему представилось, что они женаты, и после приема, готовясь к сну, говорят в ее будуаре о событиях в мире — он сидит в пижаме и смотрит, как она неторопливо снимает украшения, выскальзывает из одежды… Он встретился с ней взглядом, и ему показалось, что она догадалась, о чем он думает. Ему стало неловко, и он внезапно онемел.

Тут пришел лектор, и разговоры в зале стихли.

Лекция оказалась интереснее, чем он ожидал. У лектора были цветные диапозитивы, которые он с помощью «волшебного фонаря» проецировал на большой белый экран.

Когда лекция закончилась, он хотел продолжить разговор с Ольгой, но ему помешали. К ним подошел Чак Диксон, которого Гас знал еще со школы. Чак всегда держался непринужденно, и Гас ему завидовал. Они были ровесники — обоим по двадцать пять, — но рядом с Чаком Гас чувствовал себя неуклюжим мальчишкой.

— Ольга, я хочу познакомить вас с моим двоюродным братом, — сказал Чак оживленно. — Он смотрел на вас всю лекцию.

Гасу Чак дружески улыбнулся.

— Дьюар, простите, что лишаю вас столь обворожительной собеседницы, но вы же понимаете: столько времени наслаждаться ее обществом в одиночку вам не дадут! — Он протянул Ольге руку, и они ушли.

Гас почувствовал себя обойденным. У них так хорошо складывался разговор… Обычно первый разговор с девушкой был для него самым трудным, но говорить с Ольгой оказалось легко. А этот Диксон, который в школе всегда был в числе последних, увел ее так легко, словно взял с поданного лакеем подноса бокал вина.

Гас стал оглядывать зал в надежде увидеть еще кого-нибудь из старых знакомых, и к нему подошла девушка, у которой не было одного глаза.

Когда он впервые увидел Розу Хеллмэн — на благотворительном обеде в пользу симфонического оркестра Буффало, где играл ее брат, — ему показалось, что она ему подмигивает. На самом деле один глаз у нее был постоянно закрыт. У нее было красивое лицо, отчего ее изъян еще больше бросался в глаза. При этом она всегда одевалась очень стильно, словно бросая вызов. Сегодня она была в соломенной шляпке, лихо заломленной набок, отчего ей даже удавалось выглядеть хорошенькой.

Когда он ее видел в последний раз, она работала редактором малотиражки с названием «Буффальский анархист», и Гас спросил:

— Неужели анархистов интересует искусство?

— Я сейчас работаю в «Вечерней рекламе», — сказала она.

Гас удивился.

— А редактор знает о ваших политических взглядах?

— Мои взгляды несколько изменились за это время, но где я работала, он знает.

— Наверное, он решил, что если уж вы добились успеха в газете у анархистов, то должны быть профессионалом высокого класса.

— Когда брал меня на работу, он сказал, что готов за меня отдать любых двоих парней из своего отдела, потому что у меня стальные яйца.

Гас знал, что она любит эпатировать, но все равно застыл с открытым ртом. Роза рассмеялась.

— А сам посылает меня в основном на выставки и показы мод… Ну и как вам работается в Белом доме? — перевела она разговор.

Гас понимал, что все, что он скажет, может появиться в ее газете.

— Просто потрясающе! — сказал он. — Я считаю, что Вильсон — великий президент, может быть, даже величайший.

— Как вы можете так говорить! Ведь он вот-вот втянет нас в европейскую войну!

Многие американцы немецкого происхождения относились к происходящему так же, как Роза, — для них было естественно смотреть на ситуацию со стороны немцев. Их позицию разделяли и левые, мечтавшие увидеть гибель русского царя. Однако к ним присоединялись и многие, не имевшие отношения ни к немцам, ни к левым. Гас, подбирая слова, сказал:

— Когда немецкие подводные лодки уничтожают американских граждан, президент не может… смотреть на это сквозь пальцы. — Он чуть было не сказал: «закрывать на это глаза», но взглянув на ее закрытый глаз, замялся и покраснел.

Она, казалось, не заметила его неловкости.

— Но англичане блокируют немецкие порты — нарушая международные законы, — в результате чего немецкие женщины и дети голодают. А война во Франции зашла в тупик, за шесть месяцев ни та ни другая сторона не продвинулась больше, чем на несколько ярдов. Немцы вынуждены топить английские корабли, или они проиграют войну.

Она легко разбиралась в запутанных нюансах, поэтому Гасу было приятно с ней говорить.

— Я изучал международное право, — сказал он, — и, строго говоря, действия англичан неправомерны. Морские блокады были запрещены Лондонской декларацией 1909 года, но ее так и не ратифицировали.

Однако ее было не так легко сбить с толку.

— Да наплевать на правомерность! Немцы предупредили американцев, чтобы они не садились на английские корабли. Об этом писали в газетах. Что еще они могли сделать? Вот представьте, если бы мы вели войну с Мексикой, а «Лузитания» была мексиканским судном и везла оружие, предназначенное для того, чтобы убивать американских солдат. Неужели мы его пропустили бы?

Вопрос был непростой, и обоснованного ответа у Гаса не нашлось.

— Ну, госсекретарь Брайан с вами бы согласился, — сказал он. После ультиматума Вудро Вильсона Брайан ушел в отставку. — Он считал, что этой меры — предупредить американцев не пользоваться судами противоборствующих стран — вполне достаточно.

Но она не желала упускать его с крючка.

— Брайан понимает, что Вильсон рискует, — сказала она. — Если Германия не пойдет на уступки, войны нам не избежать.

Гас не стал признаваться журналистке, что разделяет ее опасения. Вильсон потребовал, чтобы германское правительство отказалось от нападении на торговые суда, предоставило компенсацию и