Они живут чаще всего в больших домохозяйствах с детьми. В дошкольном возрасте дети воспитываются вне дома реже, чем дети из других домохозяйств. Удовлетворённость жизнью в этих домохозяйствах выше, чем в домохозяйствах нуждающихся без миграционной истории. Здесь меньше сокрушаются по поводу того, что стоят на нижней ступени социальной иерархии. Тут реже случаются семейные конфликты. Турки среди нуждающихся в помощи — если рассматривать в сравнении — из числа самых недовольных.
• Если речь заходит об условиях работы, доходах или необходимости внешнего ухода за детьми, мигранты меньше готовы идти на уступки, чем получатели трансфертов без миграционной истории.
• Религиозные установки этих мигрантов очень сильны. 50 % получателей трансфертов с происхождением из Турции и остального мира заявляют, что для них следование религиозным предписаниям важно и на работе. Среди турецких женщин 15 % декларируют, что по религиозным соображениям не хотят отказываться от предписанного вида одежды даже в том случае, если «нейтральная» одежда являлась бы условием приёма на работу.
Показательна следующая ссылка: «У немцев без миграционной истории, получающих пособие по Кодексу социального права SGB II, сведения о сравнительно сильной религиозной принадлежности, влияющей на поведение на работе, положительно сказываются на вероятности приёма на работу и прекращении получения пособий, и наоборот, отрицательно у нуждающихся в помощи с турецкой миграционной историей»{371}. Это означает, что прочная религиозно-христианская ориентация усиливает волю к профессиональным достижениям и интеграции в рынок труда, тогда как сильная религиозно-мусульманская ориентация, скорее, тормозит волю к интеграции и труду.
Некла Келек обескуражена результатами интеграции турок: «У них самая высокая квота бросивших школу, самая малая доля в числе абитуриентов, большинство людей без профессионального обучения, самая малая квота трудящихся и самостоятельных. Поскольку именно эта группа увеличивается сильнее, чем другие иммигранты, в то время как большинство общества (пока ещё большинство) стремительно сокращается, их недостаточная интеграция становится центральной проблемой всего общества. Если сложившийся ход дел не остановить, произойдёт “обрушение культуры”, как пишет демограф Гервиг Бирг»{372}.
Проблемы культурной интеграции лучше всего привязать количественно к степени профессионального обучения и успехам в школе.
Из живущих в Германии людей с мусульманской миграционной историей 30 % вообще не заканчивают школу и лишь 14 % имеют аттестат зрелости. Среди них 27 % людей с турецкой миграционной историей не заканчивают школу и 8 % имеют аттестат зрелости; если у них нет собственного опыта миграции, то 9 % не заканчивают школу и 12 % добиваются аттестата зрелости. Тем самым они намного отстают от своих ровесников-немцев, из которых школу не заканчивают 1,6 %, а аттестат зрелости получают 34 %. Но велика и разница с мигрантами из ЕС: 7 % последних не заканчивают школу и 27 % получают аттестат зрелости{373}. Показательно, что мигранты из ЕС, равно как и из Южной и Восточной Азии, не имеют сопоставимых проблем. Дети вьетнамцев, работавших по договору в ГДР, даже в 80 % случаев добиваются получения аттестата зрелости и оказываются в этом намного лучше немцев.
Низкие шансы на хорошо оплачиваемую работу, связанные с низкой квалификацией, вызывают в социальной системе вторичный эффект: карьера в качестве получателя трансфертных пособий становится тем привлекательнее, чем меньше шансы на рынке труда. Преобладающие у мусульманских мигрантов большие семьи выигрывают от того, что объём социальных пособий, в отличие от заработной платы, растёт вместе с числом членов домохозяйства.
Дискриминация как причина недостаточного успеха мусульманских мигрантов в системе образования и системе занятости исключается, ибо другие группы мигрантов, которые, прибыв с Дальнего Востока или из Индии, выглядят, скорее, ещё более чужеродно, чем турки и арабы, но экзамены сдают частично даже лучше, чем немцы. Относительную неудачу вряд ли можно также списать на врождённые способности и одарённость, ибо это касается мусульманских мигрантов различного происхождения. Загадку задаёт также то, почему прогресс во втором и третьем поколениях, если он вообще наступает, у мусульманских мигрантов заметно меньше, чем у других групп с миграционной историей.
Интересны наблюдаемые в Великобритании различия между разными мигрантами из бывшей британской колонии Индии: индийские школьники в Англии сдают экзамены вдвое лучше, чем пакистанские. Школьники с Дальнего Востока в успеваемости оставляют далеко позади себя всех, в том числе и британцев. Но между индийцами и пакистанцами нет другого различия, кроме того, что пакистанцы имеют культурно-исламский фон{374}.
Во Францию въезжали несколькими партиями поляки, евреи, китайцы и вьетнамцы. Они добивались экономического успеха, без проблем интегрировались и постепенно сплавлялись с обществом большинства, не прибегая когда бы то ни было к государственной помощи. Совсем другие проблемы у Франции с арабскими мигрантами, особенно из Алжира. Уолтер Лакуа[63] высказывает догадку: «Должно быть, есть что-то в духовной установке тех, кто чувствует себя маргинализированным, что затрудняет им жизненный успех»{375} .
Уолтер Лакуа{376}, Пауль Шеффер {377} и Кристофер Колдуэлл{378} каждый на свой лад отражают вызов и угрозу, которые представляют мусульманская иммиграция и сильный рост этой части населения для стареющей и убывающей по численности Западной Европы. Первый — израильский еврей, выросший в Бреслау, второй голландец, а третий британец. Все трое происходят из многоязычных стран, таковы же они и сами. Все трое либералы. Так что не получится так просто задвинуть их вместе с их обеспокоенностью в национальный, народный, а то и вовсе в «исламофобский» угол, как это часто происходит.
Некла Келек{379}, Сейран Атес {380}, Гюнер Бальси{381} — выросшие в Германии авторы турецкого происхождения — и бежавшая в Голландию сомалийка Хирси Али{382} уже несколько лет указывают на коллективистский характер исламского общества и присущую ему низкую оценку и подавление женщин, которые часто вырождаются в насильственные действия. Немецко-турецкая актриса Сибель Кекилли (1980 г. рождения) говорит: «У меня такое чувство, что следующее за мной поколение станет ещё более националистическим. Родители этого поколения не обязаны были интегрироваться, привезённые из Турции супруги не обязаны были проходить курс обучения языку. Здесь ведь всегда лишь отворачивались да, посмеиваясь, терпели, если ребёнку не разрешали идти на урок физкультуры или если девочка вдруг больше не являлась в школу, потому что её выдали замуж»{383}. Этнограф Гервиг Бирг констатирует по этому поводу:
«Самые действенные факторы интеграции для иммигрантских обществ — система образования, мир труда и межчеловеческие отношения через браки или связи, подобные браку. Самые действенные факторы дезинтеграции — догматичные фундаменталистские религии, а также культуры, спаянные этническими, националистическими или родо-племенными связями мигрантов из развивающихся стран, в истории которых никогда не было периода Просвещения. Угрожающее Германии обрушение культуры из-за наплыва необразованных популяций является, в отличие от экономического спада, необратимым процессом для целых поколений»{384}.
Часть немцев, в том числе из элиты, так ещё и не осознали проблему. В их жизни, в домах или в мире работы мусульманские мигранты появляются разве что в качестве уборщиков или некой чужеродной кулисы, когда случается приехать в гости в берлинский район Кройцберг. Часть интеллектуальной и либеральной прессы, кажется, даже испытывает тайную радость оттого, что мусульманская иммиграция погребает под собой немецкое общество.
Журналистка Ингрид Клёпфер приводит жизнь привезённой из Турции невесты-мусульманки по имени Дилек в качестве доказательства отсутствия интеграционных усилий со стороны немецкого общества: ей 27 лет, десять лет провела в Германии, родила троих детей, за плечами пять лет учёбы в
