мусульман от церкви, чтобы продолжать настаивать на собственной точке зрения»^{333}.

К сожалению, бесспорно то, что среди многих частью неоднозначных, частью противоречивых течений ислама доминирует образ общества, в котором отделение государства от религии во многом ещё не наступило, равноправия полов почти не существует, а устаревшие формы жизни благоприятствуют дальнейшему размножению и без того молодого общества, в том числе в мигрантской среде, да и в целом существует огромная культурная разница между нашими формами жизни.

У большинства исламистских направлений веры тот процесс общественного развития, который различные направления христианства, как правило, прошли за последние 500 лет, ещё впереди. Как наглядно описывает Абдельвахаб Меддеб, французский критик ислама, имеющий тунисское происхождение, были и в исламе те начала секуляризации, которые в христианстве, в конце концов, возобладали, но они так и не развились, а всё больше вытеснялись в последние десятилетия фундаменталистскими течениями веры^{334}.

Доминирующий в наши дни исламизм вместе с тем есть антизападничество, у которого все переходы размыты и теологические основополагающие позиции увязаны с борьбой арабов против государства Израиль, с основанием Исламской Республики Иран и войной в Афганистане, где, как говорит Меддеб, «в конце концов, процветало антизападничество, в то время как египетский и центральноазиатский интегрализм сливался с ваххабизмом, чтобы образовать интернационал сторонников священной войны (джихада), и, чтобы возник также идеологический и стратегический базис рекрутирования Аль-Каиды»^{335}.

Внутриисламская война между западничеством и антизападничеством всё ещё идёт полным ходом, исход её неизвестен. Что перевешивает в спектре исламских мнений — со стороны не узнать. А должны бы заставить призадуматься слова Клода Леви-Стросса[57], процитированные Меддебом:

«В одном пассаже, посвящённом исламу, в конце Печальных тропиков он пишет, что страшится ислама. В качестве причины он называет, во-первых, принцип воинственной мужественности, который в нём торжествует, затем его замкнутость по отношению к другим и, наконец, его возможную гегемонию, равно как и будущие конфликты с Западом: поскольку ислам представляет собой сущность, которая создала универсальность, столь же завершённую и эксклюзивную, как и созданная Западом»^{336}.

Западный взгляд не может различить, к какому исламу принадлежит та или иная часть из 15–17 млн мусульман Европы. Вряд ли кто-то знает, что проповедуется в мечетях. Фактически речь идёт об очень обособленной религии и культуре, приверженцы которой вряд ли интересуются окружающей их западной цивилизацией, разве что в качестве источника материальных пособий.

То, что можно питать какие угодно иллюзии, но только не на ответственном посту, показывает статья бывшего канцлера бывшей ФРГ Герхарда Шрёдера, которую он опубликовал как реакцию на швейцарский референдум по поводу запрета минаретов^{337}. Шрёдер считает:

• мы должны признать, что ислам стал частью нашего общества и европейского сообщества;

Комментарий: Нет, не должны. Признать следует лишь то, что живущие у нас мусульмане, так же как и католики, и свободные религиозные секты, и свидетели Иеговы, имеют право на свободное исповедание религии. Не больше и не меньше.

• ислам есть не политическая идеология, а мирная религия. Так учит Коран;

Комментарий: Коран учит и противоположному, в этом-то и состоит проблема с исламом.

• понятие просвещения нельзя использовать для отграничения;

Комментарий: Можно, как раз его-то и можно! Поскольку позиция по отношению к западноевропейскому Просвещению выражает суть.

• взгляд на мусульманские страны следует изменить. Турция основательно демократизировалась;

Комментарий: Это наше право и наш долг — смотреть на мусульманские государства западным взглядом и соизмерять их с нашими нормами.

Через два дня после этого Некла Келек[58] опубликовала язвительный ответ на шрёдерский ложный перечень норм. В отличие от Шрёдера, она знает Турцию и ислам^{338}:

• ислам тысячу лет — от битвы при Туре и Пуатье до осаждения Вены Сулейманом — вёл против Запада священную войну;

• ислам есть вера в Бога. Учение ислама не ведает отделения церкви от государства. Отдельные мусульмане могут быть просвещёнными, ислам — нет;

• универсальная ценность Просвещения означает, что не все культурные и религиозные различия могут быть приемлемы, иначе придётся принять и принуждение к браку;

• на демократизации Турции Эрдоганом надо ставить большой вопрос. При его власти женщины снова были оттеснены на обочину, то есть в доме, лишь одна из четырёх турецких женщин работает, а до Эрдогана работала каждая третья.

Некла Келек делает вывод: «Шрёдер не хочет понять, что ислам есть система, а не только вера в Бога, и вот опять измениться предложено европейцам и их СМИ, которые должны посмотреть на мусульман “другими глазами”. Этим призывом, вновь обращённым к Западу, бывший канцлер наносит нам, секулярным мусульманам, удар в спину в нашем споре с охранителями ислама».

Свобода религии — и тем самым свобода мысли — в исламе в лучшем случае слабый росток, который пробивается то там, то здесь на скудной почве. В одной и той же статье в Neue Zurcher Zeitung комбинировались две новости. Первая новость: турецкий премьер-министр Эрдоган расценил референдум о запрете минаретов «как знак очевидно расистской и фашистской позиции в Европе». Мол, исламофобия так же, как и антисемитизм, — преступление против человечности. Вторая новость: Европейская комиссия в своём последнем отчёте о прогрессе критикует то, что в Турции всё ещё происходят нападки на религиозные меньшинства. К тому же отсутствуют правовые рамки, внутри которых все немусульмане и все алевиты[59] могли бы свободно действовать и формировать своё духовенство^{339}.

В Турции старым оседлым христианским общинам отказывают в строительстве новых церквей. Высшие церковные учебные заведения были закрыты ещё 30 лет назад, и их открытие по-прежнему находится под запретом. Малая Азия раннего Средневековья была сугубо христианской, и накануне Первой мировой войны 25 % сегодняшней Турции всё ещё были христиане. Эта доля сократилась до 0,2 % с момента геноцида 1,5 млн армян и многих сотен тысяч ассирийцев, говорящих на арамейском языке, в Первую мировую войну, равно как и массовое изгнание 1,5 млн православных греков после Первой мировой войны.

Большим поборником религиозной терпимости сегодняшнюю Турцию при всём желании не назовёшь, и необузданные либо надменные речи их премьер-министра — всё что угодно, но только не блестящий пример толерантности. Христианские церкви за несколько столетий были принуждены к секулярному, плюралистическому разумению. Исламу этого не хватает до сих пор. Почти во всех исламских странах — от Египта до Малайзии — в наши дни даже усугубляется давление на христианские меньшинства вплоть до преследований и угроз физической расправы^{340}. Коран, как и Библия, во многих местах противоречивая и тёмная книга, к тому же слишком образная и слишком привязанная ко времени своего создания. Претензия на абсолютную истину, которую приписывают буквальному тексту сур Корана, может привести к совершенно разным результатам, в зависимости от толкования и выбора текста. Для оправдания террористических действий там тоже всегда найдётся достаточно подходящих сур. Из них можно вывести указание на какое угодно, вплоть до самого худшего, обращение с неверными. В частности, разрешено при необходимости обманывать неверных и вводить их в заблуждение.

Как бы ни было справедливо утверждение, что на каждого нужно воздействовать убеждением, всё же наивно полагать, что конструктивный диалог с нашими мусульманскими мигрантами может раскрыть исламу глаза на преимущества просвещения. Поэтому у Кристофера Колдуэлла для всех исламских