минуту и сказала. — Вы поезжайте, а я останусь здесь и порисую. Ведь такой вид редко встретишь. Ну, правда! Жалко будет, если не нарисую.

— А для моего дневника сделаешь рисунок Дубровника?

Она улыбнулась:

— Пожалуйста, сделаю и для твоего дневника. Только надо, чтобы меня никто не трогал.

Я не стал на Лену обижаться. Рисует она хорошо. А всякому художнику нужно, чтобы ему не мешали.

Короче говоря, мы с Абу отправились в путешествие вдвоем. Выехав из Дубровника, автобус стал все выше и выше забираться в горы. То слева, то справа обрывались в бездну пропасти, море словно растекалось по горизонту — становилось все шире и просторнее, а Дубровник внизу постепенно превращался в щепотку белых крупинок. Потом дорога вдруг резко свернула в глубину гор, в окна автобуса дохнуло прохладой, море исчезло, вместо него замерцали под солнечными лучами зеленые волны лесов. Благоевич сказал, что мы миновали перевал, что западные, безлесые, выходящие к морю склоны гор позади, что теперь въезжаем в глубь Югославии, сейчас начнутся настоящие леса, древние, сосновые. Во время войны в этих лесах скрывались партизаны.

— Видите вон ту гору с двумя горбами? — Благоевич притормозил автобус и показал пальцем на синеющие хребты гор на другой стороне долины, куда спускалась дорога. — Вот как раз на этой горе мы вели бой с батальоном немецких альпийских стрелков, и там я был впервые ранен.

Мы добрались до небольшого отеля, расположенного в живописном месте на склоне горы, недалеко от магистральной дороги, по которой мы ехали. Здесь нас ждали десятка два немецких туристов. Немцы толпились у входа в отель и появление нашего автобуса приветствовали радостными восклицаниями.

— Они думают, что я немедленно покачу обратно, — проворчал Благоевич, выводя автобус на стоянку. — Как бы не так! Раньше чем через час не поедем. Надо передохнуть!

Он предложил Абу выпить в отеле кружку пива, а мне отведать мороженого. Оставив Абу с Благоевичем обсудить их дела, я отправился побродить по окрестностям. Около отеля начиналась тропка и осторожно уходила вверх по покатому склону горы в густой сосновый лес. Я пошел по тропке.

Лес меня встретил зеленым полумраком, прохладой, крепким запахом нагретой хвои и чуткой горной тишиной. Возвышались надо мной, будто дворцовые колонны, бронзовые стволы древних сосен. Я чувствовал, как у меня радостно сжимается сердце. Вдруг представлял себе югославских партизан, которые воевали в этих лесах. Шагнул в сторону от тропки, прошелся немного между кустов и на полянке увидел крепыш-боровик. Он был похож на маленького гнома, под коричневой шляпкой. Вот это удача!

Держа гриб, я весело и торжественно шагал по тропке к отелю — отдам гриб Благоевичу! На опушке леса на стволе поваленной сосны, подперев подбородок рукой, сидел человек и задумчиво смотрел куда-то вдаль, должно быть в долину, которая простиралась под горой. У человека был острый профиль и большая копна седых волос, которые спадали ему на плечи. Под моей ногой хрустнула ветка, и человек быстро обернулся. Увидев гриб, он улыбнулся и поманил меня к себе.

Человек встал, что-то сказал на непонятном языке, взял меня за руку, повел к кустам, которые густо росли на самом краю леса. И вот тут на маленькой полянке я увидел целое семейство отличных боровиков, которые стояли в одну линию неподалеку друг от друга, как на выставке. Это было почти чудо: десять белых на одном месте! Такого грибного богатства даже в подмосковных лесах не встретишь.

Помогая мне собирать грибы, он что-то весело говорил. Я не понимал его, тогда он знаками показал, что тоже собирается идти к отелю и готов помочь мне донести добычу.

Шли мы бодрым шагом по тропке вниз под горку и радовались. Ведь нам с Абу эти грибы не нужны — где их готовить, раз живем в гостинице! Но вот Благоевичу они наверняка пригодятся. И я заранее радовался минуте, когда вручу хорошему человеку, старому партизану, столько первосортных грибов из его партизанского леса.

Недалеко от отеля мы и встретили Благоевича с Абу, обеспокоенных моим долгим отсутствием.

Вот тут-то и произошло самое неожиданное и удивительное. Мы с моим новым знакомым спустились под горку к отелю, подошли к поджидавшим нас Абу и Благоевичу, я протянул Благоевичу грибы и сказал:

— Это вам! — Потом кивнул в сторону незнакомца и добавил: — Он мне помог отыскать. Только я его совсем не понимаю.

Незнакомец улыбнулся и что-то сказал Благоевичу. Тот перевел:

— Это немецкий турист. Говорит, что грибы очень хорошие, из них получится отличное жаркое, что…

Благоевич вдруг осекся и снова поднял глаза на незнакомца. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга. Вдруг Благоевич с изумлением произнес:

— Герр Ширен?

— Я, их бин Ширен…

На лице немца отразилось напряжение. Он мучительно пытался что-то вспомнить.

— Бора!

— Ганс!

Они протянули руки друг к другу и горячо, крепко обнялись. Потом долго хлопали в восторге один другого по плечам и говорили, говорили без умолку. Мы сразу поняли, что встретились давние друзья, которые не виделись много лет. Так нам Благоевич и объяснил, представляя незнакомца:

— Это Ганс Ширен. Тот самый человек, который спас мне жизнь.

В плену гестаповцы мучили и пытали его, добиваясь, чтобы он назвал местоположение партизанского отряда. Ночью Благоевич бежал из сарая, где его заперли, удалось сделать подкоп. Беглеца заметил солдат охраны и выстрелил вдогонку. Пуля пробила навылет плечо, но Благоевичу все же удалось скрыться. В поле за селом от потери крови он упал на дороге и потерял сознание. Здесь его и подобрал Ганс Ширен. Молодой парень, рядовой солдат, служил в музыкальном взводе при немецкой горной дивизии. Утром на заре шел в соседнее село, увидел на дороге раненого партизана и перетащил его в старый, полуразвалившийся сарай в поле. Каждую ночь с риском для жизни ходил к партизану и лечил его рану. Через две недели Благоевич окреп и смог отправиться в путь к своему отряду. Перед расставанием спросил Ганса, почему он спас партизана. Тот ответил, что не может послать человека на смерть, ненавидит и войну, и фашистов, считает своим долгом хотя бы чем-то помочь тем, кто воюет за свободу. Он музыкант, а не палач.

С того дня они ни разу не виделись. Благоевич знал, что в этом районе была разгромлена гитлеровская воинская часть, много вражеских солдат погибло и будто бы погибли те, кто был в обозе, — музыканты, писари, почтари. Горько было сознавать, что среди погибших мог оказаться и Ганс Ширен, его спаситель.

И вот спустя столько лет такая неожиданная встреча! Конечно, оба сильно изменились. Тогда им было по двадцать, сейчас за пятьдесят — головы побелели, глаза выцвели, но самое главное, остались они после этой страшной войны живыми.

Благоевич был глубоко взволнован. Еще больше обрадовался, когда узнал, что знаменитый немецкий пианист, который сегодня должен выступать на открытой эстраде в старой крепости в Дубровнике, и есть Ганс Ширен.

Когда автобус наконец добрался до отеля «Эксельсиор», уже приближался вечер. Ширен сказал Абу, что он с нами не прощается, что сегодня приглашает всех на свой концерт.

— Сегодня, — сказал он, — буду играть специально для Боры Благоевича. И для вас.

Лену в ее номере мы не застали. Дежурный на этаже объяснил: русская девочка ушла в город с каким-то человеком. Что за человек, откуда он — дежурный не знал. Помнил только, что это мужчина средних лет с густыми черными волосами. Забеспокоились. Куда же это она отправилась? В чужом городе, не зная здешнего языка, можно затеряться. И кто этот таинственный мужчина?

Она явилась в шесть вечера. Вместе с ней был незнакомец, который сразу же поразил нас своим необычным видом. Он был одет пестро: в широкую, как халат, ярко-голубую блузу, в малинового цвета брюки клеш.

Лена объяснила, что это итальянский фотограф, который снимает Дубровник для фотоальбома. Зовут его Игнацио Гоцци. Познакомились случайно. Лена недалеко от отеля дорабатывала рисунок города Дубровника. Мимо проходил итальянец, увидел рисунок, заинтересовался. Потом пригласил пройтись по