вами, – продолжал он зычным голосом. – И я не сомневаюсь, что вы захотите помочь нам сделать все возможное, чтобы выяснить его имя и по-человечески предать его останки земле.

Фитцхай торжественно кивнул головой:

– Да, брату-солдату смерти никто не желает, – ну, разве только, если он по ту сторону наших копий.

– Так кто же этот человек? – без обиняков спросил Джон.

Фитцхай переводил взгляд с шерифа на коронера и обратно, не решаясь сделать последний шаг, неминуемо влекущий его в ситуацию, от которой ничего, кроме неприятностей, ждать не приходилось.

– Ну же! – рявкнул де Ревелль. – Какие такие нехорошие тайны вы хотите от нас скрыть?

Его реплика задела Фитцхая за живое.

– Ничего плохого тут нет, шериф – ответил он и затем, помолчав, добавил, слегка туманно: – Только лишняя болтовня никогда ни к чему доброму не приводит.

Шериф пригвоздил его взглядом:

– Ваше молчание может сослужить вам недобрую службу, Фитцхай. Если вы будете упрямиться и дальше, препятствуя закону, то ничего, кроме подозрения, у нас не вызовете.

Щеки наемника покрылись густым румянцем, но он продолжал гнуть свое.

– Почему это я должен копать яму, в которую сам же и угожу, сэр Джон? Я никакого отношения к его гибели не имею – потому-то я и отказался отвечать на докучливые вопросы вашего любопытного писаря. И вообще, если бы я не спас его жалкую шкуру, когда какие-то подонки напали на него за углом таверны, вы никогда бы обо мне и не услышали, разве не так?

Фитцхай задирался, вел себя агрессивно, однако Джон чувствовал его скрытую тревогу, в голосе рыцаря проскакивали испуганные интонации. По всей видимости, Фитцхаю доводилось слишком часто присутствовать при повешениях, и потому он не испытывал ни малейшей радости от перспективы участия в расследовании убийства. Джон понимал, что чувствует Алан, как понимал и то, что не должен обращать внимания на эти чувства.

Шериф же обладал меньшим терпением.

– Вы явно знаете больше, чем говорите. Либо вы расскажете нам все, что вам известно, либо проведете ночь в камере под моим замком. Итак, каково ваше решение?

Джон увидел, что Фитцхай слабеет, колеблется; в конце концов, как и следовало ожидать, он не выдержал:

– Ну ладно, я его и раньше где-то видал.

– Ради Святой Девы Марии, имя! – потребовал коронер.

Фитцхай вертел головой, глядя то на одно лицо, то на другое, каждый раз натыкаясь на каменные взгляды. Он капитулировал.

– Если описание совпадает, – скороговоркой выпалил он, – это был Хьюберт де Бонвилль.

Джон посмотрел на своего родственника, и оба, пораженные сказанным, на мгновение позабыли о взаимной неприязни.

– Де Бонвилль? Это не то семейство де Бонвилль, которое обитает недалеко от Тейвистока? – спросил коронер.

Де Ревелль был лучше подкован в географии норманнских семей в графстве:

– В Питер-Тейви, где старому Арнульфу де Бонвиллю принадлежит поместье, пожалованное ему де Редвером. Последнее, что я слышал о них, – это то, что старик болен, почти при смерти.

Джон устремил жесткий взгляд на Фитцхая:

– Насколько хорошо вы его знали? Вы с ним вместе были в Палестине?

Алан покачал головой, но промолчал.

Вдруг Гвин, хлопнув себя по лбу, вскочил с места, выныривая из обычного сердито-молчаливого состояния:

– Алан Фитцхай! Вспомнил, вспомнил, где я слышал это имя! У вас в Аскалоне были неприятности, после отступления от Иерусалима!

Ричард Львиное Сердце дважды приближался к Святому Городу на расстояние, с которого тот был виден, но так и не дошел до него. Было решено использовать расположенный на побережье Аскалон в качестве базы для оставшегося английского войска, поэтому в городе возвели фортификации, после чего король отбыл на корабле в Европу.

– Какие такие неприятности? – мгновенно насторожился шериф.

Джон ответил без малейшего промедления:

– Там начались всяческие скандалы и передряги. Король и Саладин обсуждали условия мирного договора, а тем временем двадцати тысячам солдат и рыцарей нечем было себя занять. Толпа солдат, томящихся от безделья. Лучшего рецепта для того, чтобы получить неприятности, не придумаешь.

– Там было двести пленных мавританцев, – подхватил повествование Гвин, – так вот, им перерезали глотки, причем после того, как пообещали обменять на захваченных в плен наших. Вас обвинили в том, что вы принимали в этом участие, – а вдобавок в мародерстве и изнасилованиях местных аскалонских женщин.

– Ложь, гнусная ложь, и ничего больше! – запротестовал Алан; старые слухи на мгновение заставили его забыть о ситуации, в которой он оказался сейчас.

Гвин сообщил дополнительные подробности:

– Хьюберт Уолтер созвал суд, судили командиров. Другие крестоносцы дали показания, и дело кончилось тем, что двадцать человек повесили.

– Гм, так, может быть, Хьюберт де Бонвилль дал показания против вас, а? – подозрительно спросил шериф.

Крестоносец выглядел искренне потрясенным:

– Чушь! Я и не знал его в Палестине, и не видел ни разу. Да, там были неприятности, это я готов признать, но суд снял с меня все обвинения. И какое это имеет отношение к тому, что произошло тут, скажите на милость?

Спор продолжался еще несколько минут, однако Фитцхай упорно утверждал, что слыхом не слыхал о де Бонвилле в Палестине и никогда его в тамошних краях не видел.

– Тогда как же получилось, что в Хоунитоне вы вдруг узнали его, если в Святой Земле даже не были с ним знакомы? – спросил де Ревелль.

– Да не так все было, вовсе не так! – выкрикнул Алан Фитцхай.

– Тогда как? – атаковал него коронер. – Ради Бога, расскажите.

– Я с ним познакомился не в Палестине, а по дороге домой, – заявил Фитцхай. – Три месяца назад я высадился с корабля в Марселе и присоединился к группе английских рыцарей-крестоносцев, направлявшихся к портам пролива. Среди них был и Бонвилль, хотя я знал его не очень хорошо, – в группе было больше сорока человек.

Шериф уставился на него с подозрением:

– Вы говорите, не очень хорошо, но насколько хорошо вы его знали? Были ли вы друзьями или просто товарищами по оружию?

Под взглядами двух старших офицеров закона, невозмутимого сержанта, помощника коронера и жадно взирающего на допрос писаря Фитцхай явно чувствовал себя не в своей тарелке. Повисла тяжелая тишина.

– Итак, насколько же хорошо вы были с ним знакомы? – рявкнул де Ревелль; его узкое лицо, казалось, вытянулось еще больше, остроконечная борода воинственно торчала вперед.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, Фитцхай сложил руки на груди.

– Если говорить правду, мне он совершенно не нравился, упокой, Господи, его душу. Вечно он совал нос в чужие дела, которые его совершенно не касались.

Шериф, надо отдать ему должное, очень тонко разбирался в людях; он безошибочно определил, что тут что-то не так и наемник что-то скрывает.

– Ага! Вы поссорились с Бонвиллем, хотя, как утверждаете, почти не знали его. Может, вы заодно и убили его?

Фитцхай подался вперед и с негодованием стукнул кулаком по столу: