Георгий Николаевич Зарубин принял меня тепло, но в те дни у него оказалось мало свободного времени: шли важные переговоры в Париже. Шестнадцать стран уже согласились принять американский план, в то время как Польша и Чехословакия, находившиеся в зоне советского влияния, мучались соблазном получить манну небесную, которую сулили американцы. Сталин напрочь отказался даже от возможности принятия американского плана помощи.
В середине июля Молотов покинул Париж, заявив, что план Маршалла — заговор с целью лишить пострадавшие от войны страны Европы их экономической независимости.
В нашем лондонском посольстве стало поспокойней. Зарубин вызвал меня к себе и долго беседовал. Ему было досконально известно, зачем я приехал в Лондон. Но ради соблюдения формы он представил меня бывшему переводчику Сталина Павлову, который проверил, как я знаю английский. Тот определил мои знания, как средние, и посоветовал ежедневно ходить в кино в течение нескольких недель, чтобы понять и научиться употреблять различные обиходные выражения. Такое предложение мне понравилось. Я просмотрел множество приключенческих, военных, шпионских фильмов и доморощенных английских комедий. У меня появились любимые актеры и актрисы: Лоренс Оливье, Грета Гарбо, Вивьен Ли и другие. Я жадно глотал картину за картиной и заодно порядочно поднабрался английского.
Посол вскоре понял, что использовать меня в качестве шифровальщика нет смысла. Не советуясь ни с кем, он назначил меня на должность атташе и указал на рабочее место недалеко от своего кабинета. Затем в порядке пробы Зарубин предложил мне сопровождать советскую делегацию в Ланкастер Хаус на переговорах о будущем итальянских колоний. Проблемы Абиссинии, Сомали и Ливии не являлись предметом прямого интереса для СССР, но так или иначе следовало как можно больше знать о том, что происходит на этих переговорах. Нас интересовали позиции Италии и Англии, имевших к этому вопросу прямое отношение, и, в меньшей степени, Соединенных Штатов и Франции.
Мы должны были выяснить, какие разговоры ведутся в кулуарах, какие имеются двухсторонние соглашения, кто кого собирается перехитрить среди союзников с тем, чтобы можно было использовать ситуацию с выгодой для себя. Оказывая поддержку то одной, то другой стороне и умело пользуясь дезинформацией, Молотов добивался уступок по совершенно не связанным между собой вопросам.
Я принимал участие в нескольких конференциях вместе с Зарубиным и его личным секретарем. Все, что от меня требовалось — спокойно сидеть и слушать.
Вскоре после этого меня перевели в пресс-отдел. Работа здесь позволяла общаться с журналистами и заводить множество полезных знакомств. Конечно же, я не пытался обращать кого-либо в нашу веру, но время от времени мне удавалось получить от журналистов некоторую информацию до ее появления в прессе. Это шло на пользу Центру.
В первые месяцы моей работы в Лондоне Михаил Александрович Шишкин, мой непосредственный начальник по резидентуре, познакомил меня с американским корреспондентом Расселом.
Мы быстро подружились. Рассел — очень приятный в общении человек, пользовался большим авторитетом в журналистских кругах, так как находился в Лондоне с самого начала войны. В нем совсем не было обычного для американцев бахвальства, и он считал русских верными союзниками. Мне всегда нравилось разговаривать с ним. Он спрашивал меня о переговорах в Ланкастер Хаусе, я задавал ему свои вопросы (крайне наивные порой) о том, как живут англичане и каков их образ мыслей. Мы говорили и о более серьезных вещах, например, о судьбах стран Центральной Европы и территорий, освобожденных после поражения нацистов, об отношениях между странами, пострадавшими от фашизма. Иногда Рассел поднимал меня на смех, но всегда искренне старался помочь в понимании точки зрения англичан и американцев. Когда мы говорили о политике, боюсь, я вел себя как настоящий бюрократ. Я щеголял официальной линией Москвы и решительно защищал ее. Оглядываясь назад, я вижу, каким наивным я, должно быть, ему казался. Хуже того, я воображал, будто принимаю казнь на костре за правое дело и старался при любых разговорах не сбрасывать с себя маски самонадеянного чиновника.
Рассел, который спустя несколько месяцев после нашего знакомства на всю жизнь остался паралитиком в результате дорожного происшествия, помог мне в одном очень важном деле: он познакомил меня со своими друзьями, в том числе с редактором газеты «Таймс». Рассел, как журналист, обладал широким политическим кругозором. Его взгляды казались мне очень интересными. Он первый ввел меня в «святилище» эксклюзивных английских клубов — «Атенеум», где я очень быстро расширил свое представление об англичанах. Рассел приглашал меня также в отличные рестораны и воспитал во мне гурмана, хотя раньше я никогда не был знатоком изысканных блюд.
Благодаря таким знакомствам, я научился задавать вопросы, позволяющие всегда быть в курсе политических событий (а это настоящее искусство!), а главное — как отвечать на них, не расхолаживая интереса ко мне собеседника и не высказывая ничего лишнего. Умению вести уклончивую беседу приходилось учиться долго и давалось это с трудом. Например, мой знакомый из «Таймс» знал, что я присутствовал в составе советской делегации на конференции по бывшим итальянским колониям. Ему было интересно, что там происходило, но мне казалось, этот интерес определялся не только его профессией журналиста. Мне почти нечего было ему сказать, поскольку я не имел отношения ни к каким секретам, но для меня было выгодно дать ему понять, что я знаю больше, чем знал на самом деле, и давать ответы в завуалированной форме.
Позднее я научился, как знакомиться с людьми, проявляя собственную инициативу, особенно с журналистами, и как с ними разговаривать. Мне нравилась такая работа, и когда в дальнейшем мой дипломатический ранг повысили, я продолжал заниматься делами прессы. Такое официальное прикрытие вполне меня устраивало.
Сначала мы жили с женой в посольстве, потому что за шифровальщиками велось постоянное наблюдение. Позднее посол сказал, что будет лучше, если я подыщу себе квартиру в городе.
Это был знак доверия, и я его оценил. В качестве временного жилья мы сняли дорогую двухкомнатную квартиру в центре Лондона, но вскоре начали подыскивать что-нибудь подешевле. Нам хотелось поселиться поближе к посольству: мне удобнее ходить на работу, да и Анне жилось бы спокойнее. Так что в один прекрасный день она нарядилась в беленькую блузочку и темно-синюю юбку и отправилась на поиски квартиры. Ей приглянулась тихая солнечная улочка совсем рядом с посольством. Она шла по ней, внимательно разглядывая дома, и тут перед ней возник молодой симпатичный англичанин, который, заметив ее растерянность, участливо спросил, что она здесь ищет. Анна ответила, что подбирает себе квартиру. Муж ее работает в советском посольстве и, на ее взгляд, эта улица подойдет им как нельзя лучше. Молодой человек невнятно промолвил: мол, вряд ли вы здесь найдете то, что вам надо, — и отошел.
Вечером Анна рассказала мне о своих поисках и упомянула о разговоре с незнакомцем. Я попросил ее описать дом, около которого они встретились. Оказалось, что это был один из пунктов наружного наблюдения при МИ-5, о котором и я, и наши собственные службы прекрасно знали. Выходит, моя Анна попала прямехонько на крючок английской спецслужбы.
В конце концов мы нашли квартиру на Бэссет Роуд в северном районе Лондона — Кенсингтоне. Она оказалась такой же удобной, как и первая, но стоила гораздо дешевле, и мы сразу же туда переехали.
Только мы устроились на новом месте, как в дверь постучал мужчина. Дело было утром, я ушел на работу. Открыв дверь, жена увидела человека в форме почтальона. Он протянул ей письмо и спросил, знает ли она фамилию человека, обозначенную на конверте. Анна ответила отрицательно и сразу же закрыла дверь. Я понял, что это была первая провокация со стороны английской секретной службы. Если бы жена сказала, что фамилия ей известна, этого было бы достаточно, чтобы МИ-5 счел лицо, обозначенное на конверте, скомпрометированным.
На протяжении всего нашего пребывания в Лондоне за Анной постоянно и совершенно не скрываясь кто-нибудь ходил. Иногда она не без иронии даже здоровалась с соглядатаями.
Со временем Анне до того это надоело и стало действовать на нервы, что она пожаловалась послу, попросив как-нибудь защитить от такого грубого преследования. Но он только рассмеялся:
— Ходят? Ну и пусть себе ходят. Чем больше наблюдают за тобой, тем меньше станут обращать внимание на твоего мужа. Понимаешь?
В обыденной обстановке у нас сложились очень хорошие отношения с англичанами. Их образ жизни стал нам понятен и даже нравился. Мне трудно сказать о них что-нибудь плохое. Они настроены подозрительно и ведут себя сдержанно, пока не знают вас, но когда проникнутся к вам доверием, становятся такими друзьями, каких надо поискать.
