любому солдату любой империи, ибо ЕЖИ ЕДЯТ МЯСО!!!
А ведь как всё хорошо начиналось. Имперская эскадра вломилась в систему и сотворила там примерно то, что делает слон в посудной лавке. Впрочем, для этого не требовалось ни ума, ни фантазии — противник был как раз того уровня, чтобы без лишнего риска обкатать экипажи в условиях, приближённых к боевым, а заодно потренироваться в стрельбе по тарелочкам. Собственно, стрельба по тарелочкам была в данном случае не совсем метафорой — часть кораблей противника имела характерную дисковидную форму. Шерр рассказал, а компьютер линкора подтвердил, что лет за триста до развала империи одно время была мода на строительство таких кораблей. Страшно было даже представить, из какой седой древности или, скорее, с какого набитого устаревшей и списанной техникой корабельного кладбища выплыли эти мелкие монстры. Мелкие потому, что самый большой из дисков был по размерами меньше эсминца и вряд ли мог оказаться серьёзным противником. Так в принципе и вышло. И сражение напоминало даже не избиение младенцев, а падение гири на стеклянный аквариум. В смысле «бам-м — и вдребезги». И рыбки на полу…
Когда абордажная группа притащила на флагманский линкор командира подбитого корабля, аж целого крейсера по классификации его бывших хозяев, все были самую малость, совсем чуть-чуть, удивлены. От экипажа столь свирепо сражавшегося корабля ожидали если и не попытки взорвать корабль вместе с абордажной группой, то хотя бы засады с целью взять заложников. Взрыв корабля, впрочем, был невозможен физически — сразу после того, как имперские корабли приблизились, а защитное поле «Адмирала Крузенауцера», как назывался корабль противника, исчезло, «Удар» немедленно накрыл его полем подавления. Теперь никакая ядерная или термоядерная реакция на корабле была невозможна в принципе, а обычной взрывчаткой такую громадину подорвать было, мягко говоря, затруднительно. Правда, оставались ещё аварийные энергонакопители, но ёмкость их даже на имперских кораблях была недостаточна для того, чтобы их взрыв представлял серьёзную опасность. Ковалёв не без основания рассудил, что на том убожестве корабельной архитектуры, которое они берут на абордаж, ситуация с запасами энергии ещё хуже и ожидать следует скорее перестрелки и рукопашной, чем единомоментного уничтожения всех и вся.
Абордажники, грохоча тяжёлыми доспехами, прошли тогда по всему крейсеру, не встретив ни малейшего сопротивления. Члены команды при их приближении просто разбегались. Позже, уже допрашивая командира, чудом уцелевшего при уничтожении ходовой рубки (он предпочел командовать боем из хорошо, по местным меркам, бронированной боевой рубки, — на мостике и в ходовой рубке находились только несколько человек, погибших при попадании снаряда), свежеиспечённые имперцы выяснили интересный факт. Оказывается, в той системе, из которой прибыла эскадра, за сравнительно небольшой промежуток времени произошло не только падение технологического уровня цивилизации. Превратилась в легенду и сама империя, а имперские солдаты стали героями сказок и баллад. Страшных сказок, которые не рекомендуется рассказывать на ночь. Первоначальным источником этого, конечно, была пропаганда, проводимая сепаратистами во время развала империи и направленная на укрепление новой власти, но, как это часто бывает, впоследствии сказки пошли в свободное плавание и, наоборот, не позволили об империи забыть. И был ещё один интересный побочный эффект.
Если человеку с детства что-то внушать, то, даже когда он поймёт, что это сказка, что-то в его голове всё равно останется. И каждый, кто входил в экипаж «Адмирала Крузенауцера», в детстве слушал сказки про непобедимых и жестоких имперцев, этаких кощеев бессмертных конвейерной сборки. А лет за десять до появления на звёздных трассах Ковалёва со товарищи легенда внезапно получила подтверждение — из глубин космоса явился какой-то имперский корабль. Судя по описанию, это был эсминец, довольно старой модели и сильно потрёпанный. Его уничтожили, благо смогли застать врасплох, но прежде он успел разнести в щепки авианосец, превратить в нечто не подлежащее восстановлению линкор и почти отбился от насевших на него крейсеров. Если бы не три линкора личной гвардии Диктатора, подоспевшие к месту боя, он смог бы уйти, но против объединённого залпа трёх тяжёлых кораблей его защита не плясала, и эсминец разнесло в пыль. Однако его опознали как имперский корабль, — когда он пытался установить связь, то использовал старые имперские коды и частоты. Конечно, информацию попытались засекретить, благо принимать сообщения по грависвязи могла единственная станция, находящаяся под личным патронатом Диктатора, однако шила в мешке не утаишь. Пошли слухи, и семена паники упали на хорошо унавоженную почву. С тех пор имперцев, оказавшихся вполне реальными, стали по-настоящему бояться.
Результат не замедлил сказаться. Когда совсем рядом с крейсером обнаружилась целая эскадра тяжёлых кораблей с имперскими опознавательными знаками, его экипаж, удерживаемый от паники железной волей и абсолютной тупостью своего командира, оказывал отчаянное сопротивление, на полном серьёзе считая, что их поубивают в любом случае. Этому способствовал и сложившийся в народе имидж имперцев, и небезосновательное предположение, что явились товарищи тех, кто вёл тот уничтоженный эсминец. Когда крейсер потерял ход и на его палубу ступили тяжёлые сапоги имперского десанта, сработал инстинкт самосохранения и экипаж разбежался, стремясь забиться во все углы, прикинуться ветошью и не отсвечивать. О неуязвимости имперского десантного доспеха тоже сохранились только слухи, но они были пугающими, равно как и слухи об оружии империи, подкреплённые к тому же орудийным залпом линкора, только что выведшем крейсер из строя. Ковалёв совершенно зря опасался и совершенно зря вёл в атаку элиту своего экипажа. Он-то рассчитывал на схватку с неясным исходом, а перед ним просто никого не оказалось. Десантники совершенно спокойно дошли до боевой рубки и, воспользовавшись боевым лазером, вскрыли его дверь. Командир, правда, попытался оказать сопротивление, но его слабенький лучемёт не мог причинить никакого вреда имперским доспехам. С максимально возможной деликатностью (а как иначе? Сами крутые, да ещё и сервоприводы скафандров… Если силу не рассчитать, то «мяу» сказать не успеешь, как оторвёшь пленному руку, а то и ещё чего-нибудь) у него отобрали ствол и ловко оглушили, хлопнув тяжёлой металлической перчаткой по затылку. Станнером по неопытности воспользоваться не догадались, но и так результат был удовлетворительный. В конце концов командир остался не только жив, но и почти здоров, отделавшись лишь лёгким сотрясением мозга. Его последующие головные боли никого в общем-то не интересовали. Пленного уволокли в бот и увезли на «Громовую звезду», а на трофейный крейсер выслали призовую команду.
На борту линкора командира допросили уже с пристрастием. Правда, вначале пробовали договориться по-хорошему, но тот, заламывая бровь, цедил сквозь зубы с непередаваемым презрением ругательства, и ничего большего от него добиться было невозможно. А может, спрашивали не так. У Ковалёва терпение кончилось через две с половиной минуты, к тому же он обиделся на неумелые ругательства и в особенности на их полную неизобретательность, после чего и пошёл собственно допрос. Начали по старинке, с ударов по почкам, но, когда это не помогло, пришлось вызвать штатного корабельного палача. Ковалёв, кстати, был в своё время удивлён тем фактом, что эта должность вообще есть, однако, как оказалось, имперцы были тоже не дураки, и специалист по допросам действительно был необходим, тем более что он по совместительству был ассистентом Шерра. На эту должность ещё на Земле подобрали молодого парнишку-медика, который работал зубным врачом и очень хотел иметь свой кабинет. В результате занял денег, благополучно разорился и, наверное, был бы жестоко убит (деньги были немалые, а те, у кого он их занял, людьми без особых моральных тормозов), но повезло — попал на глаза сначала Ковалёву, а затем и Шерру, который разглядел в парне маленькую, но многообещающую садистскую жилку. Так и появился в экипаже линкора молодой, со вкусом одетый человек в белом халате, настоящий профессионал, мастер своего дела, умеющий, если надо, причинять людям боль.
Ковалёв был уверен, что палач вколет допрашиваемому какую-нибудь сыворотку правды или запихнёт его под мнемоскоп, но тот поступил проще, заявив, что классические методы самые действенные. И оказался прав — пленный заговорил уже после второй иголки под ноготь, чем расстроил специалиста, который рассчитывал как следует попрактиковаться. А то теория — это, конечно, хорошо, но на муляже, пусть даже и имитирующем поведение пациента, не очень-то потренируешься. Впрочем, ему пообещали, что скоро работы, возможно, будет много.
Когда пленный заговорил, то из хлынувшего потока информации (пришлось даже дать ему пару раз по морде, чтобы отвечал только на поставленный вопрос, говорил чётко и ясно, так сказать, конструктивно, а не всё подряд) достаточно быстро удалось вычленить главное и составить чёткую и немудрёную картину происходящего.
