хотя бы овацию[57], – польстил Геннадию командир Двенадцатого легиона. – Но даже в нынешние дать тебе триумфальные почести император тебе просто обязан!

– Я за славой не гонюсь, – буркнул Черепанов. – Римская империя – вот что мне дорого.

Алексею была понятна реакция друга. Там, в Риме, удачливых полководцев не любили. Особенно в нынешнее время, когда за таким полководцем непременно стояла армия. «Лучше убить десять выдающихся военачальников, чем допустить появление еще одного Максимина Фракийца!» Эти слова можно было бы сделать девизом нынешнего века.

Потом был пир. И гладиаторские игры в маленьком цирке Европос.

И возвращение домой, в ликующую Антиохию, где снова – Игры.

И «Да зравствует великий Геннадий Павел!»

– Я была уверена – ты победишь! – заявила мужу Корнелия.

– Как хорошо, что ты цел, – шепнула Алексею его жена Анастасия, когда они, после шумного пира, наконец-то оказались в постели…

– От него необходимо избавиться! – сказал один из советников матери императра другому три недели спустя, прочитав жалобу сенатора Септимия Одената, пришедшую практически одновременно с известием о разгроме персов у Европос.

– У него немало сторонников в Сенате, – напомнил его собеседник. – А теперь, когда он разбил персов, появятся и другие…

– Разбил персов? – гладкое жирное лицо советника выразило удивление. – Каких персов? Когда?

Его собеседник понимающе улыбнулся. Ну да, Сирия – далеко. Какое дело римлянам до мелких сирийских неурядиц? Да никакого! Лишь бы хлеб раздавали да о праздниках не забывали.

– Есть у меня одна идея, – сказал он и потер розовой ладошкой такую же розовую гладкую щеку. – Пока сенаторы будут спорить, император уже вынесет свой вердикт.

– Наш вердикт, – уточнил первый. – У моего двоюродного племянника Тита Эмилия возникли некоторые проблемы с кредиторами, и ему придется на какое-то время покинуть Рим. А ведь он когда-то целый год отслужил трибуном-латиклавием в Пятнадцатом Апполинарис. Я уже поговорил с нашей Августой, и она согласилась, что было бы расточительно не использовать военный опыт такого толкового, а главное – преданного человека. Я полагал поручить ему один из тех легионов, что стоят сейчас в Верхней Мезии, но сейчас думаю: почему бы не назначить его легатом Девятого Клавдиева?

– Девятого Клавдиева? – Советник прищурился, вспоминая… – Это не тот ли легион, где был когда-то легатом нынешний наместник Сирии?

– Он самый, – кивнул его собеседник. – Наместник самовольно забрал его с собой. Пора вернуть легион туда, где он – нужнее. В Мезию.

– Хорошее предложение! – поддержал советник советника. – Император его непременно одобрит…

Коршунов был доволен. Он получил, что хотел. А именно – всех уцелевших строевых лошадей персидской конницы. Тысячу восемьсот голов. И примерно столько же комплектов латного вооружения. Правда, над половиной доспехов придется как следует поработать кузнецам, выправляя дефекты и подгоняя железо под рослых германцев, но это вопрос технический. Еще Коршунов забрал себе четверых инструкторов-персов, бывших офицеров, которым предстояло обучать варваров искусству конного строя. И три десятка рядовых катафрактов, которые предпочли оказаться в личных рабах легата Алексия Виктора, вместо перспективы быть проданными на рынке. Собственно, желающих было гораздо больше, но Коршунов отобрал лучших.

Каждый перс принес торжественную клятву (в присутствии зороастрийского жреца) служить новому хозяину верой и правдой, за что каждому было обещано освобождение (в будущем) и денежное вознаграждение, если будут хорошо стараться.

На первые же занятия приехал поглазеть командир римских катафрактариев, вернее, армянских. Префект Меружан. Со своими командирами. Такими же волосатыми и чернобородыми молодцами.

Поглядев на неуклюжие попытки варваров держать строй, Меружан позволил себе легкую иронию. Прочие армяне были не столь деликатны: ржали в голос и бились об заклад, как скоро вывалится из рогатого седла[58] первый варвар.

Коршунов терпел. Минут пятнадцать. Потом велел позвать вождя нумидийцев, а когда тот прибыл, предложил шутнику денарий, если тот продержится в седле дольше, чем голый дикарь.

Армянин скорчил рожу и заявил, что ему, человеку благородному, не пристало…

«Голый дикарь» искренне развеселился. Сообщил благородному катафрактарию, что, судя по растительности, папой тому приходился настоящий баран. И баран этот – несомненно был замечательный, потому что у баранов, в отличие от людей, лучшим почитается тот, у кого больше шерсти.

Армянин вспылил. Изрыгнул желчь и брань. И угрозы. Меружан попытался урезонить своего человека. Тот не урезонился. Скорее наоборот. Посулил нумидийцу скорую и очень неприятную кончину.

«Вождь дикарей» захохотал и посоветовал собеседнику проделать ту же манипуляцию с собственным папашей. Или погрызть копыто того осла, у которого потомок рогатых и шерстистых позаимствовал громкий голос и ум. А лично он, вождь, предпочитает нежную ягнятинку. Хотя есть одна штуковина, которую он у осла бы непременно позаимствовал, не будь у него самого – еще лучшая. И он очень рекомендует собеседнику оную вещь у осла отрезать и попросить хирурга приладить ее вместо того горохового стручка, который… И так далее.

Слова лились изо рта вождя легко и свободно. Образы, метафоры, сравнения заставляли хихикать даже коллег оскорбляемого кавалериста. А уж тот, видя благодарную аудиторию, заливался соловьем…

Мрачный и весьма грозный с виду армянин пытался время от времени втиснуть словцо… но лучше бы он помалкивал. Каждая куцая реплика вмиг обрастала комментариями вождя и порождала новые образы, «окрыляя» нумидийца, как окрыляет поэта удачно пришедшая на ум рифма.

А когда уже казалось, что бедняга-катафрактарий сейчас лопнет от негодования, нумидиец небрежно уронил предложение: сойтись в поединке. Каждый – со своим оружием. И пусть боги порадуются тому, как он, вождь из благородной нумидийской семьи, помнящий две дюжины поколений своих славных предков, подбреет бороду отпрыска благороднейшего из курдючных баранов.

Армянин тут же рванул с места (вернее, с места рванул его конь) и под яростный вопль Меружана: «Не убивать!!!» устремился на обидчика, поспешно отцепляя притороченное к седлу копье.

Нумидиец, с бодрым хохотом уклонился от атакующего и послал ему вслед еще десяток оскорблений, комментируя и посадку кавалериста, и его умение владеть копьем, и недвусмысленный намек, что с копьем, данным от природы, катафрактарий обращается еще хуже.

Армянин, надо отдать ему должное, сбросил скорость и развернулся с потрясающей четкостью. И вновь понесся на обидчика.

Нумидиец демонстративно поднял над головой щит и поскакал навстречу со щитом в правой и ножиком в левой руке. Коршунов заинтересовался. Он знал, что нумидиец не был левшой.

Катафрактарий копьем владел виртуозно и доказал это, на лету отбив брошенный в него щит. Но – отвлекся. И поплатился. Кони пронеслись впритирочку, а когда всадники разошлись, в левой руке нумидийца оказался черный клок бороды катафрактария.

Армянин потери не заметил. В первый момент. Но стоило ему развернуться, как нумидиец продемонстрировал добычу и прокоментировал, на каком месте он будет носить трофей.

Катафрактарий цапнул одетой в перчатку рукой оскверненную бороду… И заревел.

Надо полагать, в глазах у него помутилось, потому что он опять промахнулся. А может маневр уклонения (нумидиец, ухватившись за ремешок на шее коня, свесился едва ли не до самой земли) был катафрактарию незнаком. В общем – промахнулся. А нумидиец – нет. Кольцо волосяного аркана упало сбоку на шею катафрактария…

Глупо так попался. Видно, ярость действительно ослепила, потому что армяне сами виртуозно владели арканом и всяко умели от него уклоняться.

Рывок в сторону… И на полном скаку армянский командир сверзился с седла. Нумидиец не стал волочить его за собой. Соскользнул с коня, наклонился… И отхватил ножом еще один клок бороды.

– Никто не назовет меня лжецом! – воскликнул он. – Обещал – сделал!