свидетельствует то, что, как только ему доложили о болезни ребенка, Давид наложил на себя строгий пост, а ночи проводил, катаясь по земле, чтобы собственным унижением и муками выпросить для ребенка жизнь. Все попытки придворных утешить царя, убедить его прервать затянувшуюся голодовку окончились ничем, и это невольно напугало слуг Давида – никогда прежде они не видели своего господина в таком горе, находившегося буквально на грани помешательства.
Но на седьмой день после рождения ребенка случилось неизбежное – он скончался. Скончался, не дожив одного дня до обряда обрезания, символизирующего союз еврейского народа с Богом, а потому и не получив имени. В самой смерти этого сына царя было что-то зловещее – мрачное предсказание пророка Нафана явно начинало сбываться…
Растерявшиеся слуги не знали, как сообщить Давиду о случившемся. Ведь если, считали они, царь так убивался по младенцу, когда тот был жив, то кто его знает, как он воспримет известие о его смерти – не впадет ли в ярость, не обезумеет ли вообще от горя, не попытается ли наложить на себя руки?! Однако, заметив, как его челядь перешептывается по углам, обсуждая, как бы поделикатнее сообщить царю скорбную весть, Давид все понял сам.
– Что, умер ребенок? – спросил он напрямую и, услышав, что младенца больше нет, снял перепачканное землей платье, выкупался, надел чистые белые одежды и направился в Переносной храм, чтобы принести там жертвы и еще раз помолиться.
Вернувшись, Давид немедленно попросил накрыть для него стол и с аппетитом стал есть, наверстывая упущенное за семь дней поста. Это его поведение вызвало при дворе совершенное недоумение, и многие решили, что, услышав известие о смерти ребенка, Давид и в самом деле лишился рассудка – пусть и иначе, чем это ожидалось вначале. Однако Давид не видел в своем поведении ничего странного. Напротив, с его точки зрения, оно было вполне рациональным, что он и объяснил слугам:
'И сказали ему слуги его: что это значит, что ты так поступаешь? Из-за ребенка еще живого постился ты и плакал, а когда ребенок умер, ты поднялся и ел хлеб? И сказал он: пока ребенок жил, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, может быть, помилует меня Господь и ребенок останется жив. А теперь он умер, зачем же мне поститься? Разве я смогу возвратить его? Я иду к нему, а он ко мне не возвратится' (II Сам. 12:21-23).
Если верить устному преданию, смерть сына стала для мечтавшей о ребенке Вирсавии страшным ударом. В какой-то момент она решила, что за ее грех измены Урии отныне все ее дети будут обречены на смерть, и стала отказывать Давиду в близости.
Однако, по версии мидрашей, царь сумел убедить ее, что они обязаны продолжить любить друг друга, так как через пророка ему было открыто, что именно сыну, который родится у него от Вирсавии, он и должен будет передать бразды правления государством.
Разумеется, у исследователей, стоящих на позициях библейской критики, это предание вызывает исключительно иронию. Они видят в нем лишь еще одно доказательство расчетливости Вирсавии, ставшей любимой женой царя: зная о той страсти, которой пылает к ней Давид, она поставила передачу престола ее будущему сыну в качестве условия их близости. Библейский текст, впрочем, не дает никаких оснований ни для тех, ни для других домыслов; он как всегда прост и информативен:
'И утешил Давид Бат-Шеву, жену свою, и вошел к ней и спал с нею; и родила она ему сына, и нарекла она ему имя Шломо. И Господь возлюбил его. И возвестил о том, через пророка Натана, и он нарек ему имя Йедидья (любимый Господом) ради Господа (который любил его)…' (II Сам. 12:24-25).
Как видим, из текста прямо следует, что о том, что именно родившийся у Вирсавии сын Соломон (Шломо) станет его наследником, Давид узнал от Нафана уже после его рождения. Об этом пророчестве он и будет вспоминать потом, в конце жизни, в разговоре с сыном:
'И было ко мне слово Господне сказано: много крови пролил ты, и войны большие вел ты; не должен ты строить дом имени Моему, потому что много крови пролил ты на землю передо Мной. Вот сын родится у тебя, он будет человек мирный. И дам Я ему покой от всех врагов его вокруг, поэтому Шеломо будет имя его. И мир и тишину дам Я Исраэлю в дни его. Он построит дом имени Моему, и он будет Мне сыном, а Я буду отцом ему…' (I Хрон. 22:8-10).
Само имя Шломо, транскрибированное авторами синодального перевода как Соломон, в сознании человека, владеющего ивритом, мгновенно вызывает ассоциации со словом 'шалем' ('цельный', 'неделимый'), а значит, и словом 'Иерушалаим' ('Иерусалим' – 'ир шалем' – 'единый город'); а также со словом 'шалом' – 'мир'.
У религиозных евреев не вызывает сомнения, что переданное через пророка Нафана обещание Бога сбылось: 40 лет правления царя Соломона стали для еврейского народа годами мира и процветания; он значительно укрепил единое Еврейское государство, созданное Давидом, и построил великолепный Иерусалимский храм.
Так как, согласно библейскому тексту, Давид скончался, когда Соломону было только 12 лет, то нетрудно посчитать, что в момент его рождения Давиду было уже 58, а в момент знакомства с Вирсавией – 56 лет. Таким образом, Шломо родился в 2912 году по еврейскому летосчислению (848 год до н. э.).
С точки зрения психологов, возраст Давида многое объясняет в его взаимоотношениях с Вирсавией: период между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами – как раз тот возраст, о котором известная русская поговорка гласит, что 'седина в бороду – бес в ребро'. Именно в этот возрастной период многие, особенно добившиеся успеха на том или ином профессиональном поприще мужчины уходят от своих жен к более молодым подругам и нередко создают новые семьи.
Так что, если разобраться, с житейской точки зрения в поступке Давида нет ничего необычного.
Согласно другому устному преданию, история с Вирсавией произошла, когда Давиду было не 56, а 45 лет. Вскоре после смерти первенца Вирсавии, говорит этот мидраш, Давид тяжело заболел. Болезнь эта длилась 13 лет, в течение которых он был практически прикован к постели, так что многие были уверены, что за грех с Вирсавией и убийство Урии Всевышний все же приговорил его к смерти. Как считается, в дни этой болезни Давид и написал 6-й псалом, который рекомендуется читать страдающим тяжелым заболеванием как личную молитву об исцелении. В нем, как и предписывает еврейское мировоззрение, Давид воспринимает посылаемую человеку болезнь как наказание или испытание от Бога и одновременно выражает уверенность в том, что Бог слышит каждого, кто обращается к Нему всем сердцем, и дарует такому больному исцеление:
'Для руководителя хора. В сопровождении струнных. Для восьмиструнной арфы. Песня Давида. Господь, не в гневе наставляй меня и не в ярости наказывай. Сжалься надо мной, Господь, ибо я несчастен; излечи меня, Господь, ибо содрогаются мои кости. Необычайно встревожена моя душа. А Ты? Господь, до каких пор?! Вернись, Господь, избавь мою душу, спаси меня по Твоему милосердию. Ибо мертвые не помнят тебя: в преисподней кто скажет Тебе 'спасибо'?! Я измотан своими стонами, каждую ночь слезами орошаю свою постель. Помутнели от горечи мои очи, ослеплен я своими недругами. Оставьте меня, все творящие беззаконие, ибо услышал Господь голос моего плача. Услышал Господь мою мольбу, мою молитву Господь примет. Опозорятся и начисто рассеются все мои враги, обратятся вспять и в мгновение будут посрамлены' (Пс. 6).
По преданию, боли, терзавшие Давида во время этой болезни, были так сильны, что по ночам он плакал в подушку, и наутро ее приходилось выжимать – то ли от пота, то ли от слез. Между тем Давид не мог не чувствовать, что многие придворные (и прежде всего это был его советник и дед Вирсавии Ахитофел) злорадствуют по поводу его болезни, и именно их он называет в этом гимне своими недругами и врагами.
Всевышний, продолжает мидраш, спустя 13 лет откликнулся на мольбу Давида, послал ему полное выздоровление и дал соединиться с Вирсавией, чтобы на свет мог появиться Соломон. Свое ощущение, что многие злорадствуют по поводу его болезни и с нетерпением ждут его смерти, Давид передал в написанном в те дни в 35-м [34-м] псалме, а в 41-м [40-м] псалме он, как считал Мальбим [72], намекает на свои подозрения, что его пытались отравить – и именно с этим царь, дескать, и связывал какое-то время свой недуг. Но в 38-м [37-м] псалме Давид снова высказывает уверенность, что болезнь была ему послана за грех с Вирсавией, а в честь своего выздоровления он, как утверждает традиция, сложил 40-й [41-й] псалом.
