Даная после избежания опасности, грозившей его дочерям от египтян.
980–986: Приветствовать вам должно аргивян, И фимиамы жечь; им возлияния, Как будто бы Олимпа божествам, Вам должно лить: спасли без колебанья, Притом, услышав с горечью о том, Что сделано нам кровными родными, Копьем вооруженных дали мне Проводников… 999–1005: В своей среде и звери, как и люди, Крылатые, ползучих порожденье, Невинность губят, и об ней Киприда, Как о плоде, что вянет, возвещает, — Губя прекрасный цвет, не ждать Эроту. И дев прелестный образ всякий видя И проходя, стрелу, усладу взора, Уже послал, желаньем побежденный И т. д. Все обычные сравнения, сентенции, ретардации. Мистичность чувства, может быть, в «Умоляющих» не так видна, но она есть, если брать трагедию в целом. Кроме того, не надо забывать, что «Умоляющие» составляют только часть драмы, безразлично, первую ли, как думает Велькер, или вторую, как предположил Герман. За ней следовало еще убиение всех, кроме одного, пятидесяти сыновей Египта и суд над Гипэрмнестрой, пощадившей своего жениха. У Эсхила была здесь широкая почва для его мрачных гимнов «Справедливости» и Мойрам, о которых мы уже можем иметь представление на основании аналогичной, вероятно, по настроению трагедии «Евмениды». Сохранившийся отрывок у Афинея принадлежит не кому другому, как Афродите, защищающей Гипэрмнестру. Невольно, конечно, возникает ассоциация с Афиной — защитницей Ореста, а с ней и вся «психология» чувств в «Евменидах».
В «Семи против Фив» Этеокл с гневом обращается к хору фиванских девушек,
181–202: Вам говорю, несносные исчадья, Вас спрашиваю я: неужели это Для города спасительней всего И это войску храбрости придаст, Что вы к богам, простершись, вопиете? О, мудрым ненавистные созданья. Ни в бедствии, ни в счастьи дорогом Пусть женщине сожителем не буду. Владычица — надменностью несносна, Трусливая — зло городу и дому. Теперь вселили трусость в граждан вы, И в этом бедстве диком — вы виновны. Врагам теперь оказана услуга, Внутри ж мы сами гибнем от себя. Так мой приказ — чтоб были все покойны. Кто власть мою задумает преслушать, — Будь муж, жена иль дева, все равно — Тот к смертной казни будет присужден: И будет он каменьями побит. Не женщине, — мужчине подобает Забота об общественных делах. А ты останься дома и не суйся. Ты слышала иль нет? Иль ты глуха? В этом монологе гнев Этеокла изображен обычными эсхи–ловскими средствами: длинно (21 стих), кудряво (с «реальной» точки зрения); ср. ниже,
208–210: Так что ж, моряк, бежав на нос судна С кормы, — ужели не найдет спасенья, Когда корабль игрушкой станет волн? — со многими сентенциями, например в 200–м ст. и дальше,
224–225: Повиновение — мать благополучия, Спасенья мать: такое ходит слово, с «лирическим» пафосом (186–188). В том же духе поведение Этеокла и при дальнейших сообщениях Вестника. Это любопытная характеристика эсхиловских приемов живописания. Симметрия и эпичность доведены до максимума. Сообщение Вестника о том, кто занял один из семи ворот Фив; слова Этеокла о назначении вождя к этим воротам; причитание хора — это повторяется одно за другим в неизменном порядке целых семь раз, так что на это требуется свыше 300 стихов (375–682), т. е. немного меньше трети всей трагедии. Что при такой симметрии и эпичности совершенно схематизируется личность Этеокла и его чувства, — об этом не может быть никакого сомнения. Вот для примера отрывок из этой части трагедии.
456–485: Вестник. Кто стал у тех ворот, что ближе к нам, Скажу теперь: ведь Этеоклу жребий Упал из глуби медного шелома, Чтоб к воротам Нейстийским двинуть рать. И гонит он коней, в уздах храпящих, Стремящихся в ворота проскочить; И, полные дыханием шумящим, Как бубенцы, намордники звенят. А на щите его не малый знак: 
