Мне терпеть это! Горе мое!.. Мне, издревле мудрейшей, На земле ненавистной бесчестною жить? Я дышу всею силою гнева. О увы! О земля! О увы! О какая печаль проникает мне в сердце мое! О! Услышь же мой гнев, Моя матерь, о мрачная Ночь! Это кричат Эриннии, разгневанные оправданием Ореста. Это сам ужас, вскипевший своим дьявольским пламенем. Он вырвался наружу и не хочет покоряться Аполлону. Вот они составляют целый хоровод.
307–309: Ну, составим же хор, так как следует нам Г ромко страшный наш гимн возвещать. И в бесовском наслаждении кричат,
382–387: Мы искусны, мы могучи, помним преступленья, Мы почтенны, недоступны смертных мы моленьям. Мы преследуем жестоко, кто святой нарушил долг, Кто, бесчестен, удалиться от богов бессмертных мог; Гоним все, что чуждо света, что во тьме совершено, Непонятное живому и умершему равно. Эсхил умел закрываться от этого ужаса чарами Аполлона. Если мы сейчас только, вчитываясь в эти страшные эсхиловские прозрения, трепетали при виде исступленных в своем гневе Эринний, то вот они, уже покоренные Аполлоном. В начале «Евменид»[216] Орест сидит на камне в храме Аполлона. За ним, конечно, проникли в храм и Эриннии, этот ужас, мятущий душу Ореста. Но… это был храм Аполлона, и Эриннии лежат вокруг Ореста в глубоком сне…
64–66: Тебя не выдам, — говорит Аполлон Оресту, —
До конца твоим Хранителем я буду. Аполлон, кажется, один может так усыплять. И вот перед нами ужас — парализованный, видение Диониса — в «аполлинийском» сне. Тень Клитемнестры, жаждущей мщения для своего сына–убийцы, Ореста, принуждена явиться в храм, чтобы разбудить этих спящих Эринний; кому же, как не им, мстить за покойника? И этой Тени приходится очень долго будить спящих и стонущих во сне Эринний
94–139: Да, спите! Ах!..[217] Но что за польза в спящих? А между тем, покинутая вами, И возле тех, которых умертвила, Среди теней брожу я со стыдом. Но объявляю вам, что я мученья Терплю, когда в великом преступленье Выслушивать упреки их должна. Хоть я от самых близких претерпела Столь страшное, но из богов никто Ради меня не мог разгневаться за то, Хоть я зарезана рукой безбожной сына. Глазами сердца посмотри на раны. В очах твоих блестит твой дух заснувший. Ведь кто не спит, не может так же ясно, Как если б спал, глазами мысли видеть. А много жертв, вам мною принесенных, Вы поглотили, вам же возлиянья Я делала из меду без вина. Конечно, вам же в жертву приносила Почетный пир, в дому на очаге Был приготовлен он, в ночное время, Когда другим богам жертв не приносят. И это все потоптано ногой. А он, спасаясь, как олень какой, Благодаря скачку освободился И, из сетей уж вырвавшись, бежит, Над вами прежестоко насмехаясь. Услышьте же о том, что нераздельно С моей душой, подземные богини! Проснитесь же! К вам обращаюсь я, Теперь лишь только тень, я, Клитемнестра. (Хор храпит.) Храпите же! А он бежит далеко: Друзья его не то что у меня. (Хор храпит.) Ты крепко спишь и над моим страданьем Не сжалишься, а между тем Орест, Убийца матери, бежит на воле. (Хор вздыхает.) Вздыхаешь… спишь… зачем не встанешь быстро? И что ж тебе и делать, кроме зла? (Хор вздыхает.) Усталость, сон, как будто сговорившись,