Стонам моим. Я уже скиталась довольно. О, если бы знать мне, Где мой приют. Слышишь ли жалобы бедной изгнанницы?

Быстрое перебегание внимания от одного предмета к другому, эмоциональные образы (569), незатейливое обращение к Зевсу — все это годилось бы и для «реальной» драмы. Но надо учесть два обстоятельства, прежде чем дать окончательное суждение о характере чувств, переживаемых Ио. Первое — то, что Ио, как сказано, введена среди ламентации. Это далеко не значит, что она психологически прерывает ламентацию. Прислушайтесь к ее словам, к словам Прометея и Океанид, беседующих с нею. В длинном монологе (640–686) Ио рассказывает историю своей связи с Зевсом. Здесь все те же жалобы (на) Зевса, все то же изображение его несправедливостей. А за ней и хор тяжко стонет,

694–695: О Судьба, о Судьба, Мы дрожим пред тобой.

Но — это отдельный голос из хора и оркестра, которые исполняют ораторию. Это сольный номер певицы под аккомпанемент органа. Но кроме всего этого надо иметь в виду и другое обстоятельство: Ио не всегда так «реально» непосредственна, как в стихах 561–588. Уже и там кроме общей недраматической длины, монолога могли попадаться междометия среди совершенно связной речи (579, а также 599). А дальше ей принадлежит большой рассказ, для которого надо иметь вполне спокойное сознание и в котором нет ни одного междометия, что непосредственно напомнило бы зрителю и читателю об оводе; нет междометий и вообще в этой части трагедии 609–741. И только после монолога Прометея в 41 стих (700– 741), приходящего к концу с некоторым закруглением, Ио кричит,

742: ?? ??? ???.

Наконец, совершенно эпичны и последние слова Ио,

877–886: Защитите, о боги[207]. Я чувствую, вновь Охватило мне душу безумье. Я горю, холодею. Пронзает меня Ненасытного овода жало. Сердце в страхе трепещет. Немеет язык, И вращаются очи. А ярость, Словно буря былинку, уносит меня. Тонет разум в пучине страданий…

Здесь она сама про себя говорит, что ее охватило безумие, что у нее трепещет сердце, вращаются очи и проч. Это или чисто эпические приемы изображения душевных движений, приемы созерцания, живописания, или утоление души и гармонизация ее настроения, и в последнем случае это не просто реальная психология, а музыка. Разумеется, тут сильное настроение, но оно создается не столько этими словами Ио, сколько общим фоном трагедии. Или, что то же самое, изображение душевных движений не усиляет здесь общего настроения, а только продолжает его, да и то если отказаться видеть в этих изображениях действительно попытку изобразить боль от укусов овода или страх при блужданиях. Это все тот же мистический ужас. Океаниды как перед самым появлением Ио пели,

540: Гордый титан, мы глядим на тебя с содроганьем,

ИЛИ

546–551: Что в их любви? Разве смертные могут помочь? Разве не знал ты, что немощью Сковано племя их бедное, Недолговечное, Не перестроить им мира — созданья богов, — так и после ухода Ио, бедные, все стонут о том же, 898–900: Ио, мы плачем, дрожим, Видя страданья твои, Попранный девичий стыд…

ИЛИ

903–905: Зачем родилась я, не знаю: Я средств не могу отыскать, От воли Зевесовой как убежать. Пер. Аппельрота.

Ясно, что появление Ио с ее чувствами — эпический, образный покров над бушующей тьмой Рока, Диониса, бесформенного Хаоса.

В «Умоляющих» типичен для эсхиловского выражения страха, боязни и страдания — первый хор (1– 175). Это такой огромный монолог, что в нем можно рассказать все, что угодно. Данаиды и делают это. Отметим в качестве примера лиро–эпических средств выражения страха следующее.

63–76: С мест привычных коршуном гонима, Снова свой возобновляет стон И судьбу оплакивает сына,
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату