обработать (то есть ошкурить и срезать часть лишней древесины при основании), а потом уложить на своё место в срубе. Для конопатки швов Рюмину пришлось распустить оба имевшихся у него ватных матраса, но и их хватило только на первые четыре венца.

На устройство короба из брёвен – собственно сруба – у Виталия ушло две недели тяжёлой ежедневной работы. Последние венцы он укладывал, соорудив из трёх длинных шестов и имевшейся в арсенале верёвки что-то вроде тали.

– Когда заканчиваешь строить избушку, чувствуешь себя немного шимпанзе, – делился Рюмин после сезона. – И чем больше избушка, тем больше ты шимпанзе. Тут я замахнулся на капитальное строение, поэтому когда спрыгивал с крыши, то пальцами, кажется, мог себе пятки чесать. Не сгибаясь, конечно.

После укладки сруба наступила очередь настилки пола и работы бензопилой. Потому что именно бензопилой нужно было распускать толстые брёвна на неуклюжие плахи, которые потом подгонялись одна к другой и прибивались к уложенным в фундамент венцам. Потолок соорудился из тонких то ли шестов, то ли брёвнышек, которые Рюмин топором аккуратно обтесал с обеих сторон. Постепенно стройплощадка заполнялась стружками, обрубками, отбитыми от брёвен сучками, и запах свежей древесины почти напрочь забил запах осеннего пожарища.

На последних этапах строительства Рюмин затащил в сруб видавшую виды бочку-печь и затянул крышу брезентом, столь верно послужившим ему в промысловое время. После чего срубил плот из трёх брёвен и по вскрывшейся уже реке пришёл в посёлок Талон, откуда уже на попутке добрался до центральной конторы госпромхоза.

Сколько он сдал соболей в контору, история умалчивает, но сам Рюмин всегда говорил об этом сезоне как об одном из самых удачных в его жизни.

– Избушка – она ведь сама по себе к лени располагает. И чем лучше избушка, тем больше располагает, это точно. А жизнь в этой утлой палатке даже сну особо не способствовала. Проснёшься, чаю глотнул – и на путик. И как можно дольше домой не возвращаешься. То капкан «под след» поставишь, то плашку на белку соорудишь. А в избе – проснулся в девять, на путик в двенадцать, в четыре уже домой заторопишься…

Кое-какие выводы Рюмин сделал и в общечеловеческом масштабе.

«Как о человеке плохо ни думай, он ещё хуже окажется», – стало его излюбленной поговоркой. Под конец жизни он вообще перестал выходить из тайги.

Лето 1979 года почти на всей территории Восточной Сибири выдалось на редкость засушливым. Первые пожары начались уже по весне – горела трава: сельские жители по своему обыкновению отжигали траву от огородов и приусадебных участков. Но настоящее царство огня было ещё впереди…

Виктор Иванов, работник геодезической партии, проводившей контрольную съёмку в Южной Якутии, находился на горе Туманная, где должен был, по выражению картографов, «читать звёзды» – определить точные астрономические координаты триангопункта, установленного на вершине горы.

Работа эта, в общем-то, несложная, но муторная. Ибо необходимо дождаться ясного звёздного неба – и только тогда произвести необходимые наблюдения. А ясного неба можно ждать очень и очень долго.

Ожидание звёздного неба на вершине горы чревато ещё и разными мелкими неприятностями: в частности, там обычно отсутствуют вода и дрова, и до ближайшего родника приходится идти несколько сотен метров – вниз, а потом вверх. Кроме того, вершины гор продуваются самыми разнообразными ветрами, и долгое житьё в палатке в таких местах несколько… некомфортно.

Уже три недели небо застилала серо-оранжевая дымная пелена, и Иванов вёл на своей вершине жизнь настоящего отшельника: натаскал снизу, из пояса кедрового стланика, изрядный запас дров, укрепил свою палатку ветрозащитными сложенными из камней стенками, застрелил невесть как забредшего на гольцы сокджоя^[3] и неторопливо вялил на камнях его мясо.

Мясо коптилось от разлитого во всей природе дыма…

Через две недели на Туманную совершил посадку зафрахтованный экспедицией вертолёт.

– Может, ну его, домой поехали, – обратился к Иванову Витька Суминцев, замначальника партии. Под «домой» подразумевалось, что они пешком будут месить сырую тайгу где-то на Вилюе.

Иванов не колеблясь отказался.

– Недели через две ещё раз залетим.

– За это время я пешком на базу выберусь.

– Ну, может, и выберешься. Только когда выходить будешь, секстан оставь на горе, всё равно летать будем, захватим. А лучше сиди на месте, ещё по тайге почти сотню кэмэ идти.

– Девяносто. И тайга здесь хорошая – хоть на велосипеде езди.

– Девяносто – это как ворона летит. Кругалями и петлями минимум сто тридцать. Но тайга и вправду хорошая – сам бы пошёл с удовольствием. Ну, счастливо оставаться! Не блукай!

И вертолёт Ми-4 взял курс на Усть-Неру.

Тайга по дороге на базу геодезического отряда на самом деле представляла собой практически идиллическое зрелище. Это было лиственничное редколесье (расстояние от дерева до дерева – десять- двадцать метров) с подстилкой из белого рассыпчатого, хрустящего ягеля. Приподнятое на невысоком обширном плоскогорье, оно представляло собой идеальное место для пешего продвижения, а также для выпаса северных оленей. Собственно, их здесь и пас какой-то эвенкийский колхоз с якутским названием.

Как это часто бывает, «звёзды совпали» через два дня после прилёта проверяющего, и Иванов, понимая, что больше ему на вершине Туманной делать нечего, засобирался в путь.

Тяжеленный бронзовый секстан он тщательно завернул в полиэтилен, затем в кусок брезента и, спрятав в углублении между камнями, заложил несколькими плоскими плитами. Благо, породы, формировавшие Туманный хребет, были преимущественно сланцевыми, и разрушенная поверхность сплошь состояла из трещащего под ногами плитняка. Поверх схоронённого прибора Иванов выстроил небольшой тур, а на треногу геодезического знака привязал бутылку с запиской, где и что спрятано, а также с датой и маршрутом перехода.

Привязал бутылку, присел возле тура на дорожку – да и покатился вниз, на серо-зеленоватое пространство якутской тайги…

Чем ниже спускался Иванов с сопки, тем сильнее ощущал запах дыма. Похоже, тот скапливался внизу, а поверху ветер относил гарь в сторону. Тогда в первый раз Иванов подумал, что было бы неплохо иметь информацию об очагах возгорания.

В принципе, пожары в середине лета в Якутии не представляют собой ничего исключительного. Их дым относит на десятки, если не сотни километров в сторону, и поэтому полевые работы в условиях задымления геодезистам вполне привычны. Однако мгла сгущалась всё сильнее и сильнее, и Иванов начал подозревать, что один из очагов пожара находится очень близко.

В любом случае он планировал дойти до ближайшей значительной реки (а это была Ясачная) и уже вдоль её русла направляться к Индигирке.

«Вода-то уж точно не горит», – решил он.

Первая ночёвка выдалась крайне тревожной. Дым сгустился до такого состояния, что было трудно дышать, а сквозь дымное марево вдалеке красной подсветкой виделось далёкое пока ещё пламя. Ночевать он расположился на берегу небольшого таёжного озерца, диаметром метров пятьдесят. Вода в озерце была торфяная, кофейного цвета и от заваренного чая практически не темнела.

«Лишь бы ветер не попёр в мою сторону. Точнее – от меня. Потому что очаг, похоже, лежит между Ясачной и Чистой, и мне придётся его обходить. Правильно Витька сказал про сто тридцать кэмэ, только как бы эти сто тридцать в двести не вылились. И вообще, надо каждый вечер у какой-нибудь большой воды останавливаться».

Через три километра пути Иванов почувствовал идущую навстречу стену жара. Становилось понятно: