[7].
В этом доме столько народу живет и столько приходит, что я совершенно спуталась, — кто здешний, кто нет. К Чурилину приходит жена…
Самый симпатичный из них — Аренс. Говорят, он даже сам себе белье стирает.
Сквозь холодный туман загорелась заря, Бледный свет в полутьме расстилается, От молчанья ночного очнулась земля И в безмолвной тоске пробуждается. И сильнее печаль моё сердце гнетёт, Тише песня звучит безответная… Раб житейской нужды, раб житейских невзгод, Я люблю тебя, ночь беспросветная. …Пусть лишь ночью, во тьме, льются кровь и вино, И блестят груды злата холодного, Пусть от взоров людских будет скрыто оно, Это зло, всего мира голодного… 1 — IX — 1920. Симферополь Завтра — казнь. Так просто и бесстрастно В мир иной душа перелетит. А земная жизнь так безучастно На земле по-прежнему шумит. То же встанет солнце золотое И осветит мой родимый край. О, прощай, всё милое, родное, Жизнь моя разгульная, прощай! Я не верю, что с зарёй остылой Страшный миг однажды подойдет… Но когда ж конец?! Ждать нету силы. Жить нельзя. Так что же смерть не идет? 1 — IX — 1920. Симферополь. Семинарский переулок. На диване. Вечер. Никого нет. Где диких степей беспредельная даль Окутана дымкой ночною, Где мрачных лесов вековая печаль Угрюмой манит красотою, Там думы мои — в тех лесах, городах, Где годы, как сны, пролетели; Где светлые грёзы тонули в мечтах Под звонкие вешние трели. …А южная ночь безучастно молчит, Холодною веет тоскою, И тёмное небо огнями горит И чуждой глядит красотою. Мне душно и страшно. Зловещий покой Кругом воцарился угрюмый… О, мчитесь вы дальше незримой волной, Тяжелые, страшные думы! Мне вспомнился вечер. В багровой заре Кровавое солнце пылало. Деревья склонились ветвями к земле И шумная жизнь затихала. Всё было спокойно. Младая весна Не сеяла горькой печали… Я молча стояла в тени, у окна, Смотрела в родимые дали; 
