Глядя на китайцев, Глеб маневрировал на неустойчивом дощатом ринге и дожидался подходящего момента для атаки. Он знал превеликое множество приемов рукопашного боя, умел наносить удары кулаками, локтями, коленями и стопами, владел искусством бросков, подсечек, болевых и удушающих захватов. Тем не менее начинать схватку было рано. Или, может быть, начинать ее не стоило вовсе?
– Я жду! – воскликнул Хайфон высоким, пронзительным, как у женщины, голосом.
Вместо того чтобы удовлетворить его любопытство, Грин напустил на лицо встревоженное выражение.
– Волны становятся все выше, – провозгласил он. – Прошу вас, господин Хайфон, прикажите надеть на вас спасательный жилет. На палубе становится опасно.
– С какой стати ты беспокоишься о моей жизни? – надменно полюбопытствовал Хайфон, правда, уже после того, как отдал приказ по-китайски одному из своих приспешников.
– Боюсь, Председатель не простит никому, если с вами что-то случится, – пояснил Грин, напрягая голосовые связки. – А еще мне хотелось бы, чтобы вы видели во мне друга, а не врага.
– Друга? – не поверил своим ушам сын Председателя.
– А разве китайцы не относятся к русским, как к братьям? – изобразил наивное изумление Глеб.
Казалось, рядовые китайцы вот-вот бросятся на него, но властный окрик Хайфона напомнил им о дисциплине. Они ограничились глухим ворчанием. Точно так отреагировала бы свора собак на команду «Фу!», завидя перед собой матерого серого хищника. Губы китайцев непроизвольно кривились. Им не терпелось сорваться с места и проучить зарвавшегося русского. Лишь страх перед главарем удерживал их на месте, словно натянутая до предела цепь.
«Больше не буду их дразнить, – решил Грин, – а то еще укокошат раньше времени».
Убедившись, что угроза миновала, он переключил свое внимание на принесенный Хайфону предмет. Это был добротный жилет марки «Круиз» с сигнальным свистком в кармашке и флуоресцентными вставками. Его создатели, как могли, позаботились о том, чтобы обладатель жилета был виден издалека. При своем весе 1 килограмм 200 граммов он был способен выдержать максимально стокилограммовую нагрузку. Этого хватит.
Дождавшись, пока очередная волна перехлестнет через зарывшийся нос яхты, Грин устремился в атаку. Его целью был спасательный… вернее,
Для начала Глеб лягнул в промежность стоящего позади парня с дубинкой. Затем притворился, что готов броситься прямо на выставленные клинки. Перетрусивший Хайфон тем временем попятился, прикрываясь спасательным жилетом. «Только бы не уронил, – пронеслось в мозгу Грина. – И только бы не смыло его за борт вместе с жилетом».
Сместившись влево, он еще раз лягнул скорчившегося конвоира, уводя остальных китайцев подальше от их босса. Один из них, издав гортанный воинственный клич, метнул кинжал.
Острая боль пронзила плечо Грина. Рыча, он схватился за рукоятку и выдернул клинок. Рана оказалась несмертельной. Зато теперь Грин был вооружен и куда более опасен, чем секунду назад. Он превратился во взведенную пружину, успевая следить за каждым из противников, постепенно прижимающих его к рубке.
Поединок на ножах состоит из двух-трех выпадов, после которых кто-то неизбежно выходит из строя. Тут важно не промахнуться и не подставиться. Но еще важнее правильно выбрать момент и направление контратаки.
– Смелее, – бормотал Глеб, выбирая козла отпущения, – смелее, молодые люди. Идите сюда, ну? Кто хочет попытать счастья?
Молодые люди, похоже, не стремились самоутвердиться и уступали друг другу право первого удара. Это не понравилось Грину, поскольку на палубе вот-вот могло появиться подкрепление. Поощряя китайцев к более решительным действиям, он занялся тем, чего не станет делать ни один мастер рукопашного боя. Небрежно двигая кистью руки, Грин, разворачивая клинок то так, то эдак, поигрывал им, перебирал рукоятку пальцами. Пару раз он сделал вид, что чуть не выронил кинжал, и этот обманный трюк возымел действие.
Наиболее отважный китаец ринулся на Грина, издавая протяжный устрашающий клич. Это было довольно грамотное нападение – почти непредсказуемое, решительное, стремительное. Кинжал китайца взметнулся от правого колена вверх и, едва не вспоров куртку Грина, сверкнул в сантиметре от кончика его носа. На этом короткий поединок завершился. Зрители не сразу поняли, почему юноша стоит столбом со вскинутой рукой, и дружно ахнули, когда сообразили, что клинок отпрянувшего Грина обагрен кровью.
Он полоснул противника от незащищенной подмышечной впадины до пупа, и тот оцепенел – не столько от боли, сколько от шокирующей мысли, что все кончено. Не имея представления о том, насколько опасна его рана, китаец выронил кинжал и скрючился, подвывая так тоненько и горестно, словно близость смерти превратила его в маленького мальчика, оплакивающего свою судьбу. Позабыв о его существовании, Грин подпрыгнул и впечатал подошву в ближайшую узкоглазую физиономию. Ее обладатель клацнул зубами и рухнул на палубу. Упавшего навзничь китайца следовало бы добить, но времени у Грина не было. Как только в поле зрения возник третий противник, он принялся рубить наотмашь, кромсая чужие пальцы, запястье и бицепс. Не успел парень выронить нож из искалеченной руки, как дело дошло до его товарища, совсем потерявшего ориентацию во времени и пространстве. Этот получил удар кинжалом в кадык. Короткий, точный и явно смертельный.
Хайфон, продолжая прикрываться жилетом, жалобно всхлипнул. Этот русский действовал не просто быстро, он двигался со сверхъестественной скоростью и демонстрировал такую же сверхъестественную координацию, умудряясь сохранять равновесие на пляшущей палубе. Увидев фигуру Грина, нависшую над собой, Хайфон решил, что пришла его погибель, и зажмурился. Однако, открыв глаза, он обнаружил, что по-прежнему жив, хотя лишился спасательного жилета. Грин исчез. Как фантом, как наваждение.
Несмотря на грозящий ему гнев отца, Хайфон зашелся тонким истерическим хохотом. Он чувствовал себя заново родившимся.
Натянув на бегу жилет, Грин перемахнул через ограждение в тот самый момент, когда яхта накренилась, подставляясь под удар могучего вала. Вертикальная стена воды приняла его лишь для того, чтобы тут же швырнуть обратно, но, к счастью для Грина, эта волна была столь огромна, что попросту перемахнула через суденышко. Заодно она смыла с палубы всех, кто там находился, но Грин не имел об этом ни малейшего понятия. Холодная чернота поглотила его.
Когда он вынырнул, рядом не было ни души. Весь окружающий мир состоял из мрака и волн, набегающих из этого мрака. Глеба окатывало водой, оглушало, швыряло из стороны в сторону, переворачивало, волокло, ударяло. Этому не было конца, и все же, пользуясь каждой передышкой, Грин успевал набрать в легкие достаточное количество воздуха, чтобы пережить очередное погружение. Вокруг были только хаос и буря, буря и хаос. А до рассвета оставалось несколько часов, что казалось сопоставимым с вечностью.
То и дело глотая горько-соленую воду, Грин приказал себе не думать о том, что будет дальше. Впрочем, мыслитель из него был сейчас никакой. Где верх, где низ? Где левая сторона, где правая? Повсюду вздымались черные водяные горы. Они поднимали и опускали, поднимали и опускали… Рука, качающая колыбель? Зачем же так часто, так неумолимо? Кому принадлежит эта властная рука? Почему она не останавливается, почему не дает захлебывающемуся Грину передышки?
Когда он в очередной раз вырвался из забытья, было светло. Волны заметно уменьшились в размерах, порывы ветра ощущались как умеренные, в прорехах между свинцовыми тучами угадывались белые облака. Пусть не небо, но все-таки…
Грин улыбнулся, словно оттуда, сверху, кто-то мог видеть эту бледную улыбку. Он не молил о спасении. Он просто улыбался и ждал. Он не мог умереть без позволения на то свыше.
А позволения такого, по всей видимости, не было. Не случайно же Грин выжил, не зря? Ведь правда, Господи? Ведь ты никому не посылаешь испытаний, которые невозможно выдержать, правда? А раз так, значит, остается лишь жить и не жаловаться. Жить, сколько отмерено. Жить во что бы то ни стало. Смерти вопреки.
