На ней рождаются вонючие отбросы и мечты о звездах. Но ваш таинственный комендант «Квиля» думает, что мы бы сокрушались, жаловались и отчаивались, потому что еще не все стало таким, каким мы представляли в лучших снах и возвещали? Однажды все переменится, наступит время, потому человеческий разум больше не думает о разрушении и работает… Звездочка, я хочу вернуться, любой ценой. В каждом из нас слезы и отчаяние, мечты и надежды прошлых поколений. Твой Ме должен знать: люди однажды как и он полетят к звездам. Я сейчас я заговорю как пророк: тогда мы не будем просто так смотреть на то, как фашистские орды угрожают жизни целой планеты. Мы не будем прятаться за планетой, а используем всю нашу силу и знания…
Я устало присел рядом с Ауль. Несмотря на усиливающиеся боли я взял ее руку и сказал тихо и настоятельно: «Ауль, крошка, ты же одна из нас. На Земле ты складывала первые слова, а здесь ты увидела небо и звезды. Забудь, что тебе здесь вдолбили в голову. Робот может долго вытерпеть это, но у тебя есть ощущения и тоска. У меня есть простой план: во входном шлюзе стоит транспорт. Роботы послушаются тебя. Мы загрузим транспорт камнями и металлом и полетим обратно. Твоего отца мы возьмем с собой. Как только мы совершим посадку, этот унылый мир нас больше не увидит. На Земле нам не будет никаких препятствий…
Ауль спрятала свое лицо в ладони, не отвечала. «Ну, скажи же мне что-нибудь, девочка. Одно твое слово, и мы свободны».
Она подняла голову, посмотрела на меня заплаканными глазами. Ее губы оставались закрытыми. Я прижал ее к себе.
— Я не хотел причинить тебе боль, Ауль. Пожалуйста, не плачь больше. Скажи мне, в чем я не прав. Я не могу существовать здесь долго. Кроме того, я не переношу еду. Мое тело спустится, словно воздушный шар…
В моем животе бушевала гражданская война, боли в животе стали невыносимыми, вдруг сразу я почувствовал усиливающуюся слабость. Мой лоб был влажным. Я встал, и, обессиленный, шатаясь побрел к кровати.
— Мне нехорошо, Ауль, думаю, я заболел. На Земле я смог бы сейчас проглотить таблетку или принять капли для желудка, — простонал я. — Только что случилось со мной? Раньше я хорошо переносил жареную картошку, и три кувшина вина никогда не смогли бы свалить меня с ног…»
Бледная и растерянная, Ауль склонилась надо мной. Ее ладонь скользнула по моему лбу. Затем она выкрикнула пару непонятных слов, принесла кувшин и приставила его к моим губам.
— Выпей немного», — попросила она меня.
Я выпил немного против воли.
— Я понял, — бормотал я, — у меня жар. Мои зубы стучали, мой лоб был влажным. «Со мной Ме потерпел неудачу. У меня, возможно, рак или язва желудка. Возможно, даже неизвестное заболевание, истощающий лунатизм или что-то в этом роде…» Я подчеркнул картины моей болезни ужасными проклятьями. «Были бы мы сейчас дома, ты могла бы сходить за доктором. Черт возьми, там целый год выплачивают социальную страховку, и если потом заболеешь, торчишь на этой чертовой луне…»
Меня тряс озноб. Ауль выбежала. Несколько позже она вернулась с шестью стекляшками, у которых были с собой носилки. Меня подняли с кровати и положили на носилки. На мой слабый протест никто не обращал внимания. «Сейчас ты верно поведешь меня к его личному врачу?» попытался пошутить я.
— Да, — сказала она серьезно.
Мне были знакомы земные операционные. По причине аппендицита, нескольких ножевых ранений и прочих повреждений я множество раз попадал под скальпели хирургов. Теперь я снова находился в помещении, у которого было, пожалуй, такое же назначение, несмотря на то, что он у него далеко не было ничего общего с операционной. Напиток Ауль избавил меня от боли, но я чувствовал себя уставшим и следил за странными процессами вокруг меня с частичным вниманием.
Сначала я стеснялся того, что стеклянные головы раздели меня в присутствии Ауль. Затем все же, случилось нечто, что чрезвычайно сбило с толку и одновременно впечатлило меня. Они приподняли меня и осторожно положили в середину помещения. Не на пол и даже не на стол, а просто в середину помещения. Я лежал вытянувшись на пустоте, был словно девица, подвешенная в варьете, невесомым.
Позже, Ауль пыталась объяснить мне феномен, но ее числа и символы остались для меня еще более загадочными, чем моя незримая опора. Одним словом, я лежал на каких-то силовых полях, которые на нескольких квадратных километрах преодолевали силу гравитации шестого спутника.
Ауль сидела рядом со мной на обычной табуретке, серьезная и заботливая. Справа от меня стояли шесть роботов в розовых трико, по левую сторону стояло столько же в светящихся красных трико. Они тихо совещались друг с другом. Что обсуждалось, Ауль мне не переводила. Надо мной находилось множество маленьких ламп и плоская, темная поверхность, таинственная, как все на этой луне. Я спросил о назначении этой установки, но Ауль только приложила палец к губам и издала звук «Псст». Она внимательно прислушивалась к диспуту ученых стекляшек.
Мне не нравилась моя роль пациента, несмотря на то, что я больше не чувствовал боли. Прежде всего мне мешало таинственное шушуканье. Я напрасно просил Ауль переводить. Она хранила молчание, словно дала клятву Гиппократа. Не было ли, в конечном итоге, тому виной мои приключенческие планы побега и жалобы? Несмотря на то, что Ауль сидела рядом со мной, у меня было такое ощущение, что она находилась очень далеко от меня. Я немного приподнялся.
— Я не ребенок, Ауль, могу я, наконец, узнать, о чем ведутся дебаты? Я не люблю, когда обо мне говорят на другом языке…
Она мягко отстранила меня назад.
— Тебя обследуют. В твой крови был обнаружен C2H5OH. Это из-за вина…
Ну и, подумал я, почему это касается стекляшек? Я свободный человек, у меня своя собственная воля. По всей видимости у меня ни что иное, как обычное похмелье. Ме следовало бы повелеть доставить мне рольмопсы[18] и соленые огурцы..
Дебаты велись все сильнее. Похоже, что они спорили. Затем вдруг стало тихо. Оратор розовых взял слово. Голос его звучал словно карканье умирающей вороны. Не успел он закончить, как они снова развели громогласный базар. Затем жребий вытянул оратор красных. Он пищал словно напуганная мышь. Когда он замолчал снова последовала горячая словесная перепалка. Все двенадцать принимали в этом участие.
Моё терпение лопнуло.
— К черту, — со злобой крикнул я, — ваша болтовня действует мне на нервы! Она бесцеремонна. Я хочу, наконец, знать, о чем идет речь. Отнеси меня обратно, Ауль, или прикажи им исчезнуть.
Я попытался встать, это было невозможно. Силовое поле держало меня мягко и крепко в своей постели.
— Псст, — сделала снова Ауль. Это должно быть было очень увлекательно, что они кричали друг другу. Было ясно видно и слышно, что обе группы не сошлись во мнении. Их голоса становились все громче и возбужденными, их жесты были угрожающими. У некоторых стеклянные головы уже слегка светились красным.
Наконец, Ауль тоже пресытилась воплями. Она приказала им молчать. Сию же секунду наступила тишина. Она повернулась ко мне: «Завязался научный спор, который можешь разрешить только ты. При просвечивании твоего тела в твоем желчном пузыре было обнаружено три белых отшлифованных камня. Они были причиной твоих болей и, пожалуй, также и твоего волнения. Теперь группа эмпириков в красном трико высказала мнение, что эти камни образовались вследствие неправильного питания, следовательно представляют собой чужеродные тела, которые должны быть удалены. Схоластики в розовых трико, напротив, придерживаются мнения, что люди вставляют такие камни искусственно, из тщеславия, чтобы украсить тело и изнутри тоже. Ты можешь прояснить это?»
Стало так тихо, что я слышал биение моего сердца.
Если бы я сам не был пациентом, я бы от души посмеялся над курьезной теорией розовых. Почечные камни в качестве украшения — еще несколько лет назад у меня были такие боли после вкуса бобов. Несомненно, камни должны были быть были причиной. От страшной угрозы предстоящей операции у меня на лбу выступил холодный пот. «Удалить чужеродные тела» — словно речь шла о занозе в пальце…
— Ты не знаешь? — спросила Ауль. — У тебя снова появились боли?
