были пугающе похожи на тех, кто и по сей день пытается зверскими методами сохранить в азиатских и латиноамериканских странах их рабовладельческий строй. Какой путь. Все пытки человеческий рассудок придумал для того, чтобы зацементировать господство людей над людьми, словно благодаря этому он мог достичь вечного блаженства. Меня подмывало рассказать ему об инквизиции, о Варфоломеевой ночи, о Галилео Галилее и Джордано Бруно, о варварских крестовых походах Средневековья во имя Отца, которого они тысячи раз распяли на кресте, об Аушвице, Лидице, Вьетнаме, Сон Ми — и дальше без конца… Но что толку, перегружать его этим.
Он наблюдал за мной, ждал ответа. Определенно, он не хотел меня провоцировать, но наши противоречия побуждали меня к философствованию. Я сказал: «Ты прав, отец, ваши боги оказались несостоятельными. Поэтому мы нашли лучших богов, таких, которые никогда не ошибаются.»
Его лицо показало скепсис.
— Вы действительно нашли богов получше? Рассказывай. Я прекрасно знаю, что природа полна загадок. Итак, что вам предсказали новые боги! Как их зовут, и где они живут?
Боги! Соломинка для тех, кто потерял надежду, извечное прибежище невежд и тугодумов, самообман, инструментарий шарлатанов и досужих до власти. Сейчас на Земле не меньше сект, чем в его времена. У меня всегда была неприязнь к недостойному человека взыванию к богам.
— Что они нам предсказали? Они дали нам совет, больше не надеяться на чудо. Они сказали: Ты есть то, что даешь себе сам. Хочешь жить лучше, тогда ты должен создать лучший строй. Это так просто, папочка…
Я вообразил, что сказал нечто особенно умное, но я пожинал только лишь насмешливую улыбку.
— Значит никаких лучших богов и ничего нового под этим солнцем, — ответил он. — Мы тоже создавали только такие устройства, при которых нам было лучше.
Такого ответа я не ожидал. Сбитый с толку, я молчал. Тем временем заметно потемнело. Лунный день подходил к концу. Кряхтя, мой собеседник поднялся.
— Ничего нового под этим солнцем, — бурчал он. — Едва они погасят свет, я устаю как собака. Что с тобой?
Я чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Его сонливость пришлась мне кстати. Я хотел потратить время с пользой и опробовать гончарный круг. Это умение относилось к самым древним отраслям производства человеческой культуры. Я уже давно хотел слепить кувшин или вазу. И рисовать я тоже хотел — но где взять письменные принадлежности!
Я спросил старика.
— Поручи это своему рабу, — зевая сказал он, — он наколдует тебе все. В любом случае, я благодарен тебе, сын мой, то, что ты мне сообщил, это было интересно. А теперь пойду прилягу. Завтра мы снова продолжим беседу. Ты еще не сказал мне, нравится ли тебе моя дочурка. Соответствует ли она твоему вкусу и твоим ожиданиям?
Хоть от этого мира я ничего и ждал, но Ауль мне нравилась. Когда я сказал ему это, он радостно прижал меня к себе. «Она жемчужина, совсем как ее мать…» Он снова зазевал.
Я проводил его несколько шагов. Мы проходили мимо грядок, где наряду с овощами бурно разрастался картофель. Ботва была уже сухой. Мне пришло в голову, что он ничего не мог сделать из клубня, потому что картофель пришел в Европу только в шестнадцатом веке.
Старик подтвердил также мой вопрос, касавшийся этого и гневно разгорячился на «помощников», которые притащили эту несъедобную штуку. «По этому ты можешь судить, насколько они разумны, сын мой. Им чуждо самостоятельное мышление, они не могут даже отличить петуха от курицы. Я хотел черенки финика и оливок — вместо этого они притащили мне эту гнусную ботву.»
Я еще покажу тебе, какое богатство здесь зарыто, подумал я. Свет уже блекло замерцал. Отец попрощался. Я еще ненадолго остался снаружи, выдернул головку картофеля. Она была усыпана крупными желтыми молодыми картофелинами, отлично подходившими для жареной картошки и кнeдли по- тюрингски.
Фритц последовал за мной в гончарную мастерскую. Храп старика доносился досюда. Я взял из корыта пригоршню глины, старательно размял ее и сел за гончарный круг. Фритцхен застыл у входа словно столб.
Это было совсем не просто, поместить комки глины на середину круга. Когда она, наконец, вращалась по центру и мои пальцы вдавились в мягкую массу, я забыл, где находился. Кусочек Земли вращался и принимал форму в моих руках, вырастал в толстопузую вазу, принимал то и дело своевольно новые формы и, наконец, опал. Меня не испугал провал. Час за часом я вращал ногой круг, сделал три вазы и два горшка. Затем я вынужден был прекратить, потому что у меня свело ногу.
Я спросил Фритцхена, понимает ли он что-нибудь в гончарном деле, но для него бессмысленной была уже сама постановка вопроса.
— Хорошо, Фритц, я это принимаю. Но несмотря на это ты должен помочь мне. Пока отец не проснулся, мне нужен кусок жести.
Я описал ему мою просьбу, которая состояла в изготовлении простейшей картофельной терки. Мой своенравный переводчик не чувствовал себя ответственным за это, но пообещал, поручить это по радио мастерам на «Квиле». Он также хотел раздобыть мне принадлежности для письма. Самое позднее, через двадцать минут желаемое будет здесь. Как он сделает это возможным, спросил я его недоверчиво, транспорту с «Квиля» понадобится несколько часов, чтобы добраться до шестой луны. Он нес чепуху про дематериализацию и про пятое квиль-пространство, прошептав тарабарщину передал дальше мое задание. Мне было все равно, каким образом в мои руки попадут жесть и письменные принадлежности.
Все дело должно быть было в поразительной приспособляемость человеческой расы, что гротеск моих намерений уже больше не приходил мне в голову. Я относился к математическим, технологическим и физическим феноменам как к непонятным природным процессам, чувствовал себя, словно попавшим в империю Алладина, маленького Мука или калифа Аиста.
Пока Фритцхен ожидал новых указаний, я услышал как чешется и пищит Вальди. Он был привязан к ножке кровати в комнате старика. Я отвязал его. Вид храпящего старенького господина позабавил меня. Его голова была убрана в вязаный чепчик, длинная борода была собрана шнурком. Он был похож на Святого Петра.
Крадучись я вышел из комнаты, вошел с Вальди в «мою» спальню. Ауль мирно дремала в нашей общей постели. Я сел на край кровати и наблюдал за ней. Порой Ауль смеялась во сне, видела сны. Наверное, сейчас у нее перед глазами были картины Земли, она гуляла со мной по чужому, манящему миру…
На несколько минут погрузился и я в романтические размышления. Должно быть прекрасно прогуливаться с ней по улицам. В красивом платье она бы, наверняка, привлекала внимание. Такие образы льстили моему тщеславию. Но что стало бы через несколько недель или месяцев, когда новое вошло бы в привычку? Ты будешь скучать по «Квилю», Ауль, жизнь на Земле не может увлечь тебя надолго. Ты угаснешь там словно падающая звездочка.
Звездочка, да, это подходит тебе, так с этого момента я буду называть тебя. Нет, девочка, Земля не для тебя. Ты будешь работать в бюро или в институте ядерной физики, у тебя, наверняка, постоянно будут проблемы и неприятности с шефом, потому что ты всегда все знаешь лучше. Вечерами тебе будет нужно ходить за покупками — и готовить ты тоже не умеешь. Это была бы хорошенькое житье-бытье. Кроме того, еще не ясно, как ты хочешь удостоверить свою личность. Мне нельзя выдавать тебя за девушку с шестого спутника. Ни один человек на Земле не поверил бы твоей тайне.
А если нам поселить на одном из островов в тропиках? Мы бы жили тогда в хижине, держали куриц и коз, отец получил бы свою гончарную мастерскую, и, не принимая во внимание некоторые мелочи, все было бы так же, как и здесь. Это возможности, Звездочка, надеюсь, и ты тоже видишь сны об этом…
Вальди не был в восторге от тишины. Он начал рычать. Я вышел из комнаты. В гончарной мастерской все еще стоял Фритц словно вылитая из пластика кукла.
— Ну, Фритц, теперь нам никто не мешает, — сказал я, — мне нужно от тебя пару справок. Покопайся по своей электронной памяти. Кто такой Ме?
Ме — комендант «Квиля», получил я в ответ. Меня интересовало, похож ли он внешне на отца Ауль
