необходимо уничтожить…
Имена — язык сломаешь — гладко слетавшие с его губ, вызывали у меня улыбку. Фантастический феномен, стоять перед современником давно уже угасшей культуры, вообще не пришел мне в голову во время этой беседы, прежде всего из-за того, что мои познания в области истории древности были в высшей степени недостаточными. Старик, напротив, считал вполне естественным, что его великая эпоха была для меня современностью. Поэтому-то он и истолковал мою улыбку по-другому.
— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, сын мой, — сказал он снисходительно. — Вдобавок, Бэлшаррууцур опустился нисколько не меньше, чем Сарданапал. Я согласен с тобой, он плохо распорядился наследством Небукаднезара, был пьяницей и бабником. Но он оставил право правом, был лояльным с пленными и не облагал нашу торговлю чрезмерными налогами. Он также довел строительство огромной башни Бела, чья вершина касалась неба, до конца. К сожалению, я не смог пережить разгром Кира, потому что Ме велел доставить меня и Ауль сюда. Наивный Кир осадил наш город и на полном серьезе верил в то, что сможет его взять. Ты слышал что-нибудь о сражении и об уничтожении Кира?
Я слышал об этом, разумеется только две с половиной тысячи лет спустя. Еще со школы у меня осталось в памяти, что персидский царь Кир захватил Вавилон. Когда я сообщил об этом старику, о сначала не захотел мне верить. Потом он вошел в раж, ругался на Бэлшаррууцура и нескольких членов правительства. Его проклятия были преисполнены поразительной наглядностью. Он успокоился только тогда, когда я заверил его в том, что за это время Кира снова прогнали[13] .
После некоторого молчания он меланхолично констатировал: «Следовало уделить внимание пророчествам смутьяна. Они оказались правы».
— Какого смутьяна?
— Настоящий эзаиас — утверждал, что он пророк, упорно и обдуманно распространял слухи, будто Вавилон будет разрушен Киром. Он намеревался сломить силу нашего сопротивления, и оппозиция рукоплескала ему. Бэлшаррууцуру следовало повелеть отрубить ему голову. Но этот злосчастный повелитель допустил множество ошибок. Как, например, он мог допустить, что почитаемого бога Меродаха[14] сместили? На протяжении столетий Меродах был самым почитаемым богом в городе и стране, защищал мои караваны от засухи, мой дворец от жара господнего и жен моих от бесчестия. Но Бэлшаррууцур объявил его смещенным. Я знавал жрецов, которые стояли за этой интригой…» Он пробормотал что-то неразборчивое и позволил переводить дальше: «Оставим эту тему, сын мой, как только я начинаю думать об этом, моя желчь обесцвечивается. Расскажи мне о себе и о твоей стране. К моему стыду я должен признаться, что никогда ничего не слышал о твоем народе. У вас есть крупные города? У тебя большие поля, сколько комнат в твоем дворце? У тебя наверняка есть рабы и наложницы…»
Обрыв времени в его сознании снова и снова придавал инфантильные повороты нашей беседе. Все же — его вопросы, поначалу звучавшие так наивно, поколебали мою западную самоуверенность. Я мог понять, что он не слышал еще абсолютно ничего не слышал о моей родине. Когда колоссальный город Ниневия был сначала построен, а позднее разрушен, когда в Вавилоне развивали искусство и науку, могли рассчитать лунные и солнечные затмения, северо-запад Европы был еще погружен во тьму. Мои предки охотились на волков и медведей, когда Небукаднезар возводил роскошные дворцы из мрамора и золота. По моим представлениям руины прежних дворцов не свидетельствуют ни о чем. История человечества протекала по-разному, двигалась зигзагами. Я жалел о том, что не мог обсуждать с моим собеседником этнологическое развитие, и довольствовался тем, что рассказывал ему кое-что наших днях. Что-то он уже знал от своей дочери, хотя многое оставалось для него загадкой. Выдвинув вперед толстую нижнюю губу, он слушал молча, но с растущим скепсисом. Возможно он видел во мне своего рода сказочника, которые в его время всегда находили внимательную и благодарную публику на площадях и будучи приглашенными во дворцы… Как только я рассказал ему об авиации и космических полетах, о покорении Луны и близких к Земле планет, Фритцхен перевел мне его сомневающиеся замечания по ходу.
В шутку, он поднял указательный палец.
— Не хочешь ли ты провести старика, сын мой? В конце ты будешь утверждать, что Ме происходит с Земли.
Я заверил его в том, что сказал правду.
— Следовательно, вы можете прибыть сюда на ваших космических кораблях и вернуть меня и Ауль на мою родину?
Для этого он должен был бы пождать еще половину столетия, разъяснил я ему, Юпитер пока недосягаем для нас.
Он снисходительно засмеялся, все же решил, что следует принять мои сведения за сказку, и сказал: «В часы покоя я часто мечтал о сумасшедших вещах. Я приделывал себе крылья и улетал. Между тем, я смирился с неотвратимым. Боги дают и берут, как им заблагорассудится. Пожалуй, даже и лучше, если я закончу свою жизнь здесь — что я делал бы сейчас на Земле? Время не повернуть вспять. Больше нет друзей, ни одной живого души, которая узнала бы меня и заключила в свои объятия. Мой прекрасный дворец лежит в руинах, как постройки в Ниневии или Шумере. Возможно не будет больше ни единого раба или наложницы или евнуха. Нет, это было бы не для меня. Так пусть все остается, как прежде. Сын мой, уединенность и моя долгая жизнь позволили мне непредвзято переосмыслить вопросы нашего бытия. Это неоспоримо: Некоторые из наших прежних богов оказались несостоятельными. Я не хочу называть имен. В любом случае, жизнь мне кажется более объемлющей. Твой фантастичный рассказ о поразительных переменах на Земле — может быть в нем и есть доля правды — о напоминает мне о рассказе одного моего друга. Незадолго до того, как решилась моя судьба, он был торговцем, путешествовал через Лидию и на короткое время остановился в Эфесе, маленьком, незначительном торговом городе — провинция, никакого сравнения с Вавилоном. Во всяком случае, в Эфесе жил известный человек высокого происхождения. Его род происходил напрямую от короля Кодроса. Этот человек, его имя Гераклит, проповедовал поразительные мысли. Он утверждал — постарайся успевать за мной, сын мой: Все есть, но всего и нет, потому что все течет, следовательно, находится в постоянном изменении и понимается в постоянном становлении и проступках. Он называет эту мысль
— Я слышал о нем, отец, он и по сей день еще считается мудрым человеком. Но за это время за ним последовали другие. Умные мужчины и женщины развили дальше его идеи…
— Женщины? Ты всё шутишь, сын мой, мне это нравится.
— Подумай только о своей дочурке, отец. Разве Ауль не смышленее, чем были твои современники?
— Ну, с этим я не спорю, — польщено ответил, — она тебе рассчитает в уме лунное затмение, а это что-то значит среди этих лун Юпитера. Да, Ауль умна; порой я желаю, чтобы она была несколько менее смышленой, потому что плохо, когда твоя собственная дочь знает больше тебя. Она, кажется, нашла в тебе специалиста. Потому что, все что произошло за эти годы на Земле, неизвестно ей так же, как и мне. Итак, ты соглашаешься с Гераклитом. Но я кое-чего не могу взять в толк. Пророка, о котором ты рассказывал до этого, распяли на кресте и все избрали его жизнь границей времен. Это вилами по воде писано. Если бы кто-нибудь в мое время проповедовал, что мой раб равен мне, он бы не пожинал славы…
В его понятном любопытстве, которое впрочем основывалось на взаимности, и в его беспомощности, хотя бы только предполагать исторические взаимосвязи и развитие, было что-то до смешного трогательное. Но как же мне следовало обсуждать с ним проблему, которую он не мог понять? Несмотря на нашу разницу в возрасте мое положение едва ли было схоже с его положением. Он олицетворял с моей точки зрения прошлое, так меня отделял от моего фантастического окружения столь же далекий путь, в понимании которого я, в лучшем случае, мог проявить свою сильную волю. Я вовсе не отказываю отцу Ауль в сильной воле, но для него исторические взаимосвязи были слишком сложными, он был также слишком ограничен в своем патриархальном мышлении. При том реконструирующее мышление всегда проще конструктивного предсказания.
Странный разговор и моя удаленность от Земли все четче рисовали перед моими глазами взаимосвязи нашего развития. Как глубоко не заглядывай в колодец прошлого, рабовладельцы, в каком обличии и с какими речами они бы не выступали, остались прежними. Предки и потомки Бэлшаррууцура
