— Да он же, Тонечка, трус!

— Молчи, амеба!

— Не кричите — коровам это вредно.

— Я думал, Тонечка, ты о нас беспокоишься.

— О нас! Сначала были коровы…

— Тише! Коровы беспокоятся! — вдруг зло прикрикнула Тоня.

— По-моему, не коровы, а ты, Антон!

Была она какая-то нервная. То подхватывала каждое наше слово. То одергивала нас с раздражением.

— Здорово! Бог в помощь! — раздалось в дверях.

На пороге стояла Прасковья Михайловна.

— О, молодцы! — сказала она одобрительно. И к Тоне: — Приучаешь их к нашенскому труду?

Но хмурая Тоня даже не взглянула в ее сторону.

— На сегодня довольно! — сказала она нам, забирая ведра и пристраиваясь к корове сама.

— Как, уже все? — сказал Юрка. — А я только разохотился!

— А у нас еще коровы есть! — подхватила Прасковья.

— Так как насчет цыган? — наклонился я к самой тюбетейке.

Это Михайловне понравилось. Она стрельнула в меня своим единственным живым глазом:

— Приходи ко мне на свиданку — я тебе не только за цыган расскажу.

— Тонечка, так мы пошли, — попробовал обратить на нас внимание девушки Юрка.

Тоня кивнула.

— Может быть, все-таки спасибо скажешь?

— Спасибо.

— На «сковородку» придешь?

— Да.

Мы отправились в деревню переодеться к вечеру. Только зря старались — Тоня на «сковородке» не появилась.

Проходя мимо бревнышка, где сидели мы втроем с Михайловной, Петька пропел: «Я всю войну тебя ждала…» Прасковья была даже оживленнее обычного. Она то о чем-то нас расспрашивала, не дослушивая ответа, то вмешивалась в песни и пляски: кричала, подбадривала, хлопала.

На другой стороне площадки группа девушек смеялась, поглядывая в нашу сторону.

— Оранжевое танго! — крикнул дурашливо Петр. — Дамы приглашают милордов и танцуют до порыжелости!

Ко мне подскочила Капочка.

— Пойдемте танцевать! — сказала она требовательно. — Я вас приглашаю.

Я растерялся. Обижать девчушку не хотелось, и я пошел с ней танцевать. Один круг мы промолчали. Я уже подумывал, о чем бы пошутить, но она заговорила сама:

— Помогаете Антонине на ферме?

— Да вот… производственная практика.

— Вы с Прасковьей не откровенничайте! — вдруг скороговоркой сказала Капочка.

— Она вредная — ей лишь бы насмеяться.

— Что-то я не понимаю тебя.

— Потом небось поймете. И ваш этот товарищ — он вам не пара: он нехороший.

— А я хороший? — попробовал я отшутиться, но Капочка шутки не приняла.

— Капочка зря не скажет, — важно заметила она о себе в третьем лице.

— Чем же плох мой приятель? И веселый, и красавица.

— Он-то? Мокрогубый.

Я чувствовал себя все глупее. К моему облегчению, меня «отхлопала» у Капочки другая девушка. Капочка делала мне знаки, верно, хотела поговорить еще, но мне неловко было секретничать с этой девчушкой. Беспокойство подмывало меня.

Я решил отправиться к Тониному дому.

Юрка, кстати сказать, с бревнышка ушел, обхаживал высокую красивую девушку.

Судя по всему, он решил поставить крест на Тоне. Что ж, его дело. Я потихоньку убрался с площадки и, покружив по деревне, отправился на тот край.

Я сидел на скамейке, потом гулял за деревней и опять сидел. Тоня так и не вышла. Мне показалось, что на одном из окон шевельнулась занавеска. После этого я просидел еще полчаса, но в доме было темно и тихо.

Когда я вернулся, Юрка не спал. Против своего обыкновения, он спросил на этот раз:

— Тоню видел?

Я помолчал, тщательно расправляя на спинке венского стула брюки. Потом все-таки ответил:

— Нет, не видел.

— Между прочим, заходила Жанна. Говорит, что над нами смеется вся деревня.

— Чего же она грустит?

— Боится, что ты по своей неопытности женишься или наделаешь еще каких-нибудь глупостей.

— Ну, не ее забота.

— Оно, конечно. Но все-таки я прав был — тебе не нужно было впутываться в это дело.

— Что так?

— Я могу быть откровенным? Во-первых, ты сделал ту самую ошибку — помнишь разговор о кабардинках?

— Во-вторых?

— Во-вторых, ухаживая вдвоем, мы дали ей карты в руки. Два москвича на одну доярку — многовато.

— Может, и в самом деле много. Так я не возражаю, если ты меня оставишь одного.

— Раз уж ты мне разрешил, я буду откровенным до конца. Тебе оставшихся дней хватит разве на то, чтобы сунуть голову в петлю.

— А тебе?

— Ну, в общем, давай спать…

На следующий день — напоследок нам пришлось поработать на станции как следует — мы к нашему разговору не возвращались. Идя после работы, не сговариваясь, свернули с дороги и вышли к ферме.

Встретила нас Прасковья.

— Приветствую! — сказал ей Юрка, но Прасковья даже не улыбнулась.

— Что надо? — спросила она.

— А в чем дело? — насторожился Юрка.

— А в том, что на ферму посторонним вход запрещен.

— С каких это пор?

— А с таких, что ходите и заразу носите.

— Антонину вы можете позвать?

— Нету Антонины. Была, да вся вышла.

В тот вечер на «сковородку» мы не пошли. И на следующий день — ни на ферму, ни на «сковородку». Вечер кое-как протянули за картишками. Когда же стемнело так, что короля стало не отличить от дамы, с облегчением бросили игру.

Юрка был великолепно молчалив на этот раз.

— Все это хорошо, конечно, — прервал я молчание.

— А, брось! — перебил Юрка. — Все очень просто. Мы получили коленкой под зад, и нечего чесать ушибленное место.

— Он был в ударе, — скаламбурил я, но врать не стал, будто Юрка не понял меня.

Однако Юркина манера затыкать рот вызывала «супротивное» желание обсудить ситуацию.

— А тебе не кажется странным, — сказал я, — что мы за последние дни ни разу не видели Тони?

— Нет, не кажется.