счет. Новый гуманистический дух витал в воздухе, а вместе с ним проснулась и интеллектуальная любознательность. Византийское искусство, которое веками придерживалось стилизаций, внезапно стало более жизненным; писатели постепенно отступали от громоздкого архаичного стиля античности; богатые покровители искусств поощряли местный живой стиль фресок и мозаик в своих виллах. Дух Византии процветал, хотя империя и лишилась своих богатств, и даже ужасная рана, нанесенная Четвертым крестовым походом, не могла надолго омрачить его.
Несмотря на живучесть культуры и экономики, силы империи, казалось, были непоправимо подорваны. Алексей Мурзуфл вместе со своим товарищем по изгнанию императором Алексеем III пытались организовать сопротивление, но трусливый соратник предал Мурзуфла, крестоносцы взяли его в плен и казнили, сбросив с вершины колонны Феодосия. В отдаленном Трапезунде на берегах Черного моря внуки Андроника «Ужасного» объявили себя законными императорами; в то же время в Эпире правнук Алексея Комнина сделал то же заявление. Впрочем, самый могущественный и важный осколок империи располагался в Никее, где бежавший из Константинополя патриарх короновал как императора зятя Алексея III, Феодора Ласкариса.
По мере того, как беженцы и богатства стекались в никейское пристанище православной веры и византийской культуры, Латинская империя крестоносцев слабела все больше. Всего лишь за год болгарская армия практически лишила ее могущества, уничтожив войско латинян, захватив в плен беспомощного императора и позволив Феодору Ласкарису отвоевать большинство земель в северо- западной части Малой Азии. Но вместо того, чтобы противостоять очевидной никейской угрозе, последующие латинские императоры сосредоточились на попытках вытянуть из жителей Константинополя как можно больше денег и полностью отдались удовольствиям дворцовой жизни.
Только турки-сельджуки, угрожающие с тыла, удерживали никейских императоров от того, чтобы воспользоваться слабостью латинян. Но в 1242 году внезапно появилась чудовищная монгольская орда, и положение дел разительно переменилось. Монголы разгромили посланную против них турецкую армию, заставили султана сельджуков стать вассалом монгольского хана и добились от него обещания ежегодной дани лошадьми, охотничьими собаками и золотом. Казалось, что дальнейшей целью монгольской орды станет Никея — но в следующем году монголы неожиданно ушли, оставив после себя разбитых сельджуков.
Наверное, вздохнувшим с облегчением византийцам показалось, что бог избавил их от верной гибели, а возможно, даже подарил им нового могущественного союзника. Несторианские христиане, изгнанные из Византийской империи, в VII веке добрались до Монголии, и хотя ханы не приняли мировой религии, многие высокопоставленные монголы, включая невестку Чингис-хана, были христианами.[202] Но вне зависимости от отношения к христианам, своевременное нападение монголов в любом случае позволило Никее приступить к осуществлению мечты о возвращении Константинополя.
Осторожной дипломатией и военными акциями Никея медленно увеличивала давление на разрушающуюся Латинскую империю. На тот момент государство крестоносцев сократилось практически до размеров самого Константинополя, и столица со своими опустевшими улицами и разоренными дворцами пребывала в постоянном унынии. Латинский император Балдуин II настолько обнищал, что был вынужден распродавать свинец с крыш императорского дворца, который ветшал с каждым днем. В отчаянных поисках денег он даже начал закладывать те немногие реликвии, что уцелели после грабежей. В 1259 году, когда в Никее был коронован энергичный молодой полководец по имени Михаил Палеолог, Балдуин уже едва держался у власти, и мало кто сомневался, что скоро никейцы вернут город. Единственный вопрос — когда это произойдет.
Не обошлось без неразберихи и в самой Никее. Тридцатичетырехлетний Михаил Палеолог пришел к власти после того, как регент был жестоко убит во время похорон своего предшественника — но когда на Рождество короновали Михаила, его империя была несравненно более могущественной и полной жизни, чем ее латинский аналог. Летом 1261 года Михаил устранил угрозу со стороны венецианского флота, подписав соглашение с главным соперником венецианцев, Генуей, и послал вперед своего
Когда в июле
Латиняне в городе даже не думали сопротивляться — все их мысли были о паническом бегстве. Бросившись врассыпную, они прятались в церквях, переодеваясь монахами, и даже забирались в канализационные трубы, чтобы их не обнаружили. Впрочем, когда они с опаской вышли наружу, обнаружилось, что никакой резни не было. Византийцы вернулись домой — не грабить, а жить. Оборванные латиняне тайком поспешили в гавани и погрузились на вернувшиеся венецианские корабли, радуясь, что победившие византийцы оказались более сдержанными, чем их предшественники-крестоносцы.
Эти невероятные новости донеслись до Михаила Палеолога, когда тот спал в своей палатке почти за двести миль от места событий. Отказываясь верить, что его войска захватили город, пока он не увидел брошенный Балдуином скипетр, Михаил поторопился вступить во владение никогда не виденной им столицей, о которой он так долго грезил. 15 августа 1261 г. он торжественно вступил в город через Золотые ворота и отправился к Софийскому собору, где его короновали как Михаила VIII. После пятидесяти семи лет, проведенных в изгнании, Византийская империя вернулась домой.
Город, в который триумфально вступил Михаил VIII, был лишь бледной тенью себя прошлого. Обугленные почерневшие дома стояли в запустении на каждом углу, покосившиеся и разрушенные после разграбления, случившегося более пятидесяти лет назад. Внушительные стены Феодосия отчаянно нуждались в починке, имперская гавань была абсолютно беззащитна, а местность вокруг города — разорена. Усталые жители города питали мало надежд на помощь со стороны трона, с которого более половины занимавших его людей ушли не по своей воле — начиная от Ирины в 780 году и заканчивая Алексеем Мурзуфлом в 1204 году. Впрочем, хуже всего было то, что византийский мир уже не являлся единым, как прежде — осколки империи в Трапезунде и Эпире упрямо отстаивали свою независимость, подрывая и без того истощенные силы Византии. Оставалась единственная надежда, что спасение придет с Запада, но из-за Четвертого крестового похода отношения с Западом были резко разорваны.
Если у кого-то и был шанс исправить причиненный вред, так это у Михаила VIII. Ему еще не было сорока, он был энергичным и полным жизни, а за радушной улыбкой скрывался острый ум. Он мог похвастаться впечатляющей имперской родословной, поскольку в его предках было не менее одиннадцати императоров из трех династий, обладал хорошими связями и был талантливее и умнее всех окружающих его людей. В первую очередь ему было нужно поднять пошатнувшийся боевой дух горожан, и он добился этого необычайно быстрым строительством, починив стены и восстановив церкви. В верхней галерее Софийского собора по заказу императора создали поразительную мозаику, изображающую Христа в окружении Богоматери и Иоанна Крестителя — возможно, лучшее произведение искусства, когда-либо созданное Византией. Массивная цепь вновь протянулась через городскую гавань, чтобы защитить ее от вражеских кораблей, а рвы возле стен расчистили и подновили.
Хорошо понимая значение пропаганды, император ввел новое имперское знамя и развесил его по городу, чтобы флаги развевались со всех парапетов и башен. Хотя орел был символом Римской империи уже тринадцать сотен лет со времен Гая Мария, на большей части знамен до Михаила изображались либо крест Константина, либо буквы «Хи» и «Ро» — первые в греческом написании имени Христа. Теперь
