на кровать.

— Нет, — ошеломленно вымолвил Сундралингам. — Нет, нет.

— В чем дело?

— Число, — потребовал Сундралингам. — Какое сегодня число?

— Двадцать третье, — сказал Арумугам. — А что? — Голос дошел до альтового до. — Что? В чем дело?

— Когда следующий самолет с Сингапура?

— Завтра. А что? Что за таинственность?

Сундралингам взглянул на него с глубочайшим укором.

— Ну видишь, что ты наделал своим глупым поступком. Завтра она будет здесь.

— Здесь?

— Да, да. Тут сказано, что она собирается двадцать первого полететь в Сингапур. Один рейс в день из Коломбо, правильно? — Но не стал дожидаться от Арумугама профессионального подтверждения. — И пробудет два дня в Сингапуре, пока га самая девушка накупит себе новых нарядов. А потом прилетит сюда следующим подходящим рейсом.

— Какая девушка? Что за девушка?

— Девушка для Вайтилингама. Сирота. Родители оба в автокатастрофе погибли.

— Сколько? — автоматически спросил Арумугам.

— Восемьдесят тысяч, — автоматически отвечал Сундралингам. — А отчим Вайтилингама едет в Пинанг по делам. А она хочет, чтобы Вайтилингам называл его папой.

— Нет!

— И она хочет, чтоб он в аэропорту ее встретил. Хорошую кашу ты заварил, — сказал Сундралингам. — Со своим очень уж любопытным носом.

Инвалид и преступник ошеломленно молчали. Наконец Арумугам сказал:

— Что нам делать? — Интонация завершилась почти за верхним пределом слышимости. — Теперь не осмелимся отдать письмо. Он убьет меня.

— Письмо затерялось, на почте, — объявил Сундралингам. — Может, она потом другое послала. Или телеграмму с подтверждением. Или из Сингапура уже позвонила.

— Дед, — покачал головой Маньям. — Од ди разу дичего бро это де упобядул. Бриходил утром бедя проведадь.

— Письмо потерялось, — повторил Сундралингам. — Письма иногда теряются. Для Вайтилингама будет приятный сюрприз. Мать придет в ветеринарный департамент, а он дает лекарство какому-то мелкому животному. С той самой девушкой. Какой будет сюрприз. Нету большой беды.

— Но, может быть, он не хочет видеть свою мать, — предположил Арумугам.

— Чепуха! Какому мужчине не хочется увидать свою мать? И ту самую девушку. Восемьдесят тысяч долларов, — сказал Сундралингам. — Может, в конце концов, всем нам пора жениться, — вздохнул он.

— Никогда! — ревниво крикнул Арумугам.

— В любом случае, именно ты должен в аэропорту ее встретить. Будешь смотреть за прибытием самолета. Передашь сообщение по громкоговорителю, попросишь, чтоб она с тобой встретилась в зале ожидания. Потом доставишь к сыну. — На глаза Сундралингама навернулись слезы. — Мать встречается с сыном после стольких лет. С будущей женой.

— Это будет сюрприз.

— О да, будет очень приятный сюрприз.

Розмари сидела за своим секретером из Министерства общественных работ среди моря накормленных кошек, пытаясь написать письмо Вайтилингаму. Взяла, как обещала себе, выходной в школе, приказав бою Краббе передать своей собственной ама, чтоб та сообщила в школу, что Розмари больна. Плотный вечерний обед, глубокий сон в постели, которая лучше, чем у нее; полное очищение, горячая ванна (у нее дома только холодный душ), поданный боем Краббе завтрак из яичницы с беконом и колбасой, — все это ее утешило и оживило. Она пришла домой, переоделась в солнечное модельное платье из Пинанга, стянула волосы резинкой, накормила кошек говяжьей тушенкой и неразбавленным сгущенным молоком, и теперь сидела, готовая к новой жизни.

Сидела, вертясь на виндзорском стуле стандартного плетения, с пляшущим на губах розовым кончиком языка, пыталась писать, борясь с глубокой стилистической проблемой. Рядом с блокнотом лежало сухое предложение Вайтилингама, благородные периоды которого препятствовали и сдерживали обычный для Розмари разговорный поток. Кошки, задумчиво переваривая еду, сонно на нее смотрели, ничего не понимая в этой изысканной красоте.

Переминаясь с одной восхитительной ягодицы на другую, сосредоточенно прикусив язычок, она чувствовала, как пригревает солнце, которое было притушено салатными шторами, и все-таки придавало яркость горчичному ковру и диванным подушкам цвета перца с солью. Старалась дописать письмо, но обрадовалась, когда ее прервала открывшаяся позади дверь. Розмари автоматически проговорила:

— Ооооох, уходите, Джалиль, нельзя вам сюда приходить. Я велела, чтоб ама вас не пускала. — Потом вспомнила отвратительное поведенье Джалиля вчера вечером и оглянулась с едкими словами. Но это был не Джалиль: это был китайский мальчишка. Лоо его фамилия. Стоял с очень робкой улыбкой, чистая рубашка с галстуком, наглаженные штаны свидетельствовали о влюбленности. Имя его Розмари не могла вспомнить.

— Привет, — сказал он.

— А, — сказала Розмари, — это ты. — Потом спросила с упреком: — Почему не в школе? — Улыбка его стала медленно гаснуть, и она вспомнила, что он больше не учится в школе, а работает в отцовском заведении. Поэтому пояснила: — Просто шучу. Это мне надо быть в школе.

— Знаю. Я там только что был, сказали, что вы заболели.

— Ой, — воскликнула Розмари. — Ох, да, заболела. Ужасная головная боль. — Внезапно приложила ко лбу руку, протерла ясные здоровые глаза с белыми, как облупленные яйца на пикнике, белками. Кошки видели притворство и не стали поднимать глаза на страдальческие звуки. А потом вспорхнули, как птицы, так как Роберт Лоо неловко упал на колени и молвил:

— Бедная, милая. Бедная, дорогая моя. — И вспыхнул при этом, как будто украл тему у какого-то другого, плохого композитора.

— О, на самом деле со мной все в порядке, — заверила она. — Нашло и прошло. — Роберт Лоо остался на коленях, гадая, что ему теперь делать. Несколько кошек сидели на подоконниках, одна на столе, глядя на него. Они впервые в жизни смотрели любительский спектакль. Роберт Лоо отвел от них растерянный взгляд, заметил блокнот, ручку, первые слова: «Дорогой…»

— Письмо пишете, — сказал он, ощущая какое-то поднимавшееся двусмысленное чувство.

— Да, пыталась. Встань с колен, брюки пылью запачкаешь.

Роберт Лоо поднялся столь же неловко, как падал.

— Ему пишете? — спросил он. — Тому самому Джо?

— Джо? — презрительно усмехнулась Розмари. — О нет, не ему. Я с ним покончила. Он меня умолял выйти за него замуж, но я не хочу. Я писала другому.

Надежда, отчаяние и тревога нарастали в душе Роберта Лоо.

— Мне? — Мысленно он уже приготовил два письма, подобно сдвоенным нотным станам партитуры: «После вчерашней ночи я поняла: как ты ни молод, один можешь сделать меня счастливой…» «После вчерашней ночи я больше никогда не хочу тебя видеть. Это была ошибка, пусть даже прекрасная; забудем то, что было…»

Розмари опять улыбнулась почти с материнским мудрым спокойным прощением и погладила ближайшую кошку.

— О нет, Джордж, не тебе. (Наконец-то вспомнила имя).