Себастьян, пытаясь осознать невозможность того, что видел. Эмма не могла любить его.
— Стекла не имеют значения. Я так вижу тебя.
— Ах, Эмма, — пробормотал он.
— Это настолько ужасно?
— Портрет?
— Нет. Моя любовь к тебе.
Проклятие, она сказала это. Хотя правда видна любому и без слов. Как он мог быть таким легкомысленным? Как мог не понять?
— Ты слишком молода, чтобы говорить о любви.
— Я не ребенок, Себастьян.
— Но еще и не женщина.
— Почти, — с вызовом ответила Эмма.
— Вряд ли. — Он ласково коснулся пальцем ее влажной щеки. — Ты не должна плакать. Я этого не стою.
Губы у нее задрожали, и она тряхнула головой.
— Для меня ты самый лучший, Себастьян. Разве тебе это не известно?
Он закрыл глаза. Ее чувства были настоящими, и слишком жестоко считать их девической игрой в романтику.
— Я тоже люблю тебя, Эмма. Но как сестру, какой я не имел, как друга, с которым всегда приятно общаться. Который говорит мне правду, когда я в этом нуждаюсь, принимает меня, если даже я сделаю глупость, что бывает часто. Ты очень дорога мне. Я не хотел бы причинять тебе боль, но я не могу обманывать тебя пустой надеждой. Между нами не может быть ничего романтического.
— Ты ведь так не думаешь на самом деле.
— Боюсь, что думаю. Через несколько лет, когда ты повзрослеешь и будешь к этому готова, я знаю, ты встретишь…
— Нет! — гневно закричала она. — Не оскорбляй меня банальностями и глупой болтовней. Я заслуживаю лучшего.
Он чувствовал себя извергом, но факты оставались неизменными.
— Ты права, дорогая. Эти слова успокаивают меня, а не тебя. Прости.
Себастьян заключил девушку в объятия и легонько гладил по плечу в надежде утешить ее. Так они стояли несколько минут, напряжение только возрастало.
— Думаю, я буду очень долго ненавидеть тебя, Себастьян, — прошептала она.
— Знаю, — вздохнул он. — Буду скучать по тебе больше, чем могу выразить.
Эмма вырвалась из его объятий, подобрала юбки и с рыданием побежала по коридору. Сначала он хотел броситься за нею, а потом решил, что лишь продлит ее боль.
Проклятие, до чего ужасная неделя!
Себастьян медленно вышел из галереи, удивляясь, как могло случиться, что он, соблазнив на своем веку множество женщин, почти ничего не знал об их мыслях и чувствах.
— Теперь объявляю вас мужем и женой. Что соединил Бог, не дано разорвать человеку. — Викарий улыбнулся. — Можете поцеловать новобрачную, милорд.
Послышалось хихиканье, затем аплодисменты, когда лорд Уэверли наклонился и со всем пылом выполнил совет викария. Только свист некоторых молодых денди, заполнивших семейную часовню, заставил пару закончить поцелуй.
Сидя рядом с тетей Джейн во втором ряду, Элинор прослезилась от счастья. По крайней мере этот довольно скучный лондонский сезон принес хоть чтото хорошее. Бьянка вышла замуж за человека, которого любила, отвечающего ей взаимностью. И между прочим, пэра. Элинор произнесла быструю молитву, чтобы у них была долгая счастливая жизнь.
Под звон колоколов новобрачные вышли из часовни и сели в открытую коляску, украшенную белыми свадебными лентами и цветами. Перед часовней собрались местные жители, пришедшие взглянуть на жениха с невестой и поздравить новобрачных. К общему восторгу, лорд Уэверли встал, поцеловал жене руку, затем бросил в толпу несколько пригоршней монет. Пока дети с криками и смехом подбирали свою добычу, коляска медленно выехала на дорогу, ведущую в поместье.
Сияющая Бьянка с улыбкой приветствовала каждого из гостей, приглашенных на торжество. Когда подошла ее очередь, Элинор крепко обняла сестру, затем, как положено, восхитилась обручальным кольцом с сапфиром и бриллиантом.
— Мы отправляемся в свадебное путешествие по Европе, — возбужденно сообщила Бьянка. — Италия, Франция, даже Россия. Но как только мы вернемся, ты должна приехать и погостить у нас.
— С удовольствием это сделаю, — честно ответила Элинор.
Она ужасно скучала по Бьянке и надеялась, что пребывание в обществе сестры поможет ей ослабить тупую боль, которая стала для нее постоянной спутницей.
Были поданы хрустальные бокалы с шампанским, и гости заняли свои места за изысканным свадебным завтраком. Их угощали ветчиной, омарами, тонкими ломтиками говядины, перепелиными яйцами, пирожными с миндальным кремом и тепличной клубникой.
Произносили тосты за счастье и здоровье молодоженов, радовались, что им повезло найти друг друга. Шампанское лилось рекой, тосты становились все более непринужденными, вплоть до бесстыдных советов жениху, что делать в первую брачную ночь. Эти замечания вызвали одобрительный смех, и Элинор понравилось, что лорд Уэверли принял их вполне радушно.
Завтрак продолжался, и наконец Элинор захотелось выйти на воздух. Предупредив тетю Джейн, она незаметно ускользнула на террасу. Она смотрела на обширный газон, тщательно подстриженный английский парк и думала о том, что будущее сестры обеспечено, что Бьянка теперь хозяйка этого замечательного поместья.
А что с ее собственным будущим?
Будущее очень туманно. Она знала, что была права, отказавшись от предложения Себастьяна и прогнав его. Но теперь, каким бы глупым и оскорбительным это ни выглядело, она уже не сомневалась, что будет любить Себастьяна до конца жизни.
Прекрасная перспектива.
Голоса и шаги вывели Элинор из печальной задумчивости. Повернувшись, она увидела группу участников свадебного торжества, которые стояли у французских дверей, выходивших на террасу. Среди них был и граф Хетфилд.
Весь день она старательно избегала отца, и теперь у нее возникло желание спрятаться в какомнибудь темном углу. Но гордость не позволила. Ей нечего стыдиться. Крах с Себастьяном не ее вина, она была жертвой, поэтому заслуживала сочувствия, а не осуждения.
Когда французские двери раскрылись, у нее пересохло во рту. Элинор не хотела ни видеть, ни разговаривать с графом. И все же он ее отец, незачем устраивать сцену — несколько минут они вполне могут быть вежливы друг с другом. В конце концов это день свадьбы его младшей дочери.
Элинор осторожно шагнула навстречу. Но граф демонстративно отвернулся и прошел мимо, как будто она вообще не существовала.
Вот так демарш! Сначала она замерла, слишком пораженная, чтобы реагировать. Она недооценила его жестокости. Наверняка люди видели его грубый поступок и удивлялись, почему граф демонстративно игнорирует старшую дочь.
Элинор окатила волна унижения, и она поняла, что недооценивает и себя тоже. Она была уверена, что не нуждается в родительском одобрении, родительской поддержке, особенно если учесть тот факт, что граф был всегда равнодушен к ней, а порой откровенно недоброжелателен.
Это нельзя ни простить, ни забыть, но если бы он хотя бы признал ее, это могло бы стать началом новой жизни. Вместо этого граф выбрал публичное отречение от нее, уничтожив любой шанс к примирению.
Она почувствовала, что ктото из окружающих подошел к ней.
— Это был твой отец? — спросила тетя Джейн. — Я издали не рассмотрела.
