переплетении как бы несвязанных между собой случайных элементов. Не люблю я эти буриме, а особенно тех, кто их придумывает.

Был ли день или вечер или навечно застывшее, как на стоп кадре, утро — кто знает? Если там, в квартире я был уверен, что проснулся утром, то здесь, на аллее, засомневался во времени суток. Мне казалось, немного припекало солнце, но каким было это солнце и было ли оно вообще? И не было ли на солнце моих глаз? А может мои сбежавшие маслянистые шарики и есть нынешнее солнце, двойное? А? Каково? Вместо солнца наверняка висят в небесной пустоте два моих серо зеленых маслянистых приятеля-шарика и молча, ухмыляются моему растерянному состоянию, издеваются гады! Чувство юмора реаниматор, что надо. Чуть придя в себя, я осторожно, словно боясь замочить ноги в пляшущих по земле человеческих головах, коснулся подошвой кед земли. Встал. Уверенность потихоньку возвращалась ко мне, кот, о котором я совершенно забыл, замурлыкал в кармане, напомнив о себе. Кот, несчастный обезноженный кот вселял в меня надежду. Он был для меня примером мужества и отваги! О, мой короткошерстный среднерусский кот, пою во славу тебя! Молю всевышнего за то, что послал мне тебя! О, замечательный мой героический кот! Сунув руку в карман, я погладил кота, за ушами, по мордочке и возле глаз в области висков (его любимое место), ну и чуть по спинке. Мастерски извернувшись, Васенька цапнул меня за руку. Ну и обормотище, без лап, а все туда же чуть что цапать зубищами своими, ну уж теперь зато не царапнешь. Вот она настоящая любовь, кот, так ты платишь мне за мою доброту, за моё восхищение и благоговение тобой, зачем тебе эта бессмысленная война, в ответ я без злобы ущипнул кота и быстро вынул руку из кармана. Я продолжал свое движение к деловому центру города. Мне было странно чувствовать такую слаженность движений, такую безупречную ориентацию в пространстве тьмы, мне казалось, что человек слепой коим сейчас я и был, должен передвигаться медленнее и осторожнее. К черту осторожность, плевать на все, мысленно установил статус «мчусь в город с закрытыми глазами» («в город» — так говорят жители окраин, отправляясь на прогулку в центральные районы). Двигаясь по наитию, я каким-то непостижимым образом в мыслях видел, куда и где я иду, карта местности была трехмерной.

Миновав Героев финндепрессии, я оказался на Большом Сухомлинском Перекрестке, запахло свежим горячим ирисом и почему-то дегтем, подойдя к регулируемому переходу, без труда обнаружил столб с кнопкой для пешеходов, нажал, услышал трель сигнала светофора для слепых. Да, забота о слепых была куда кстати. Светофоры работали. Машин не было, а светофоры работали — может, сейчас ночь? Ночью так мало машин, а может, я просто сплю? Вспомнил старую байку о том, что во сне не может быть боли, вновь нащупал в кармане кота, потянул его за ухо; кот в ответ неслабо ухватил меня за руку — нет, во сне никто не кусается, а если и кусается, то сразу просыпаешься. Не стоит тешить себя надеждой проснуться дважды за одно утро. Кот, кот чтобы я без тебя делал…

Два долгих квартала я прочапал без особых хлопот; две тумбы с театральными афишами, да пару урн — это все, на что я наткнулся в кромешной тьме. Можно сказать, что я был прирожденным слепым и позавидовать тому, как мастерски я перебегал дорогу, и совершал залихватские повороты и маневры там, где они были необходимы и уместны. Увлекшись бессмысленным, но забавным путешествием к центру, я и не заметил, как дошел до железнодорожного вокзала. Автоматически, можно сказать, по привычке, вошел в зал ожидания. Вслепую вбежав по сотням низких ступенек. Сколько раз я делал это до того, как потерял зрение. Турникет, тумба электрораспределительного щита, большая широкая лестница парадного входа — привычка, выработанная годами, инстинкт, приобретенный тысячекратным входом в это помпезное полупустое здание. Теперь я сделал это так, как делал неделю, месяц или 10 лет назад: я вбежал по лестнице, не глядя под ноги, до самых парадных дверей, не оступившись и не запнувшись ни разу, вот какой я обалденный слепой спринтер. Теперь я знаю лишенным зрения нужно определенно бывать именно там, где знаешь обстановку, как самого себя. Поток мыслей прервал новый энергичный звук. Только сейчас я до меня дошло, что слух мой уже давно не ощущал ни единого постороннего звука, ни шороха, ни мелодии, или какого-нибудь технологического шума, кроме тех гулких шагов, которые производили подошвы моих собственных ног в абсолютной тишине пустого города. Изголодавшийся по звукам слух жадно ловил новый ритмичный звук. Отчетливый, волнообразный, сочный — он напоминал мне пульсацию огня, звучал он так уххх-уххх-ухх. Остановившись и замерев, я с интересом вслушивался в этот полыхающий звук, всем своим естеством поглощая звуковые волны, наслаждаясь этим странным шумом волнообразного невидимого импульса. Звук магнитом притягивал меня. Интуитивно определил место, из которого он доносился, похоже, это был центр главного зала ожидания.

Осторожной поступью гусиным шагом я приближался к «очагу» ближе и ближе. Двигался пока до источника звука, не остался буквально метр. Порывами и импульсами, сгустками пульсаров и клубящимися языками «полыхало» нечто в двух шагах от меня. Передо мной было странное природное явление: то вдруг чудилось мне, что оно источало жар и повышенную температуру горения, а то внезапно обдавало холодом и сыростью, окутывало запахом гнили и разложения. Это сгусток энергии — сразу определил я, вот какой я умный, может это какое-то новое никому неизвестное физическое либо магнитное завихрение. Безусловно, в эпицентре находилась некая пульсирующая материя. Уловив момент, когда волна огненного всплеска этого возможно пламени едва закончилась, сделал один большой шаг-прыжок навстречу неведомому объекту энергии, рассчитывая, что следующая волна будет прохладно-гнилостной. Вытянув вперед руки, коснулся чего-то круглого с резиновым ободом, спицами и подлокотником, на котором сразу же ощутил лежащую человеческую руку, сморщенную старческую руку. Скорость мышления невозможно измерить существующими ныне приборами, но если бы такие существовали, то вероятнее всего они зафиксировали бы в моей нервной системе рекордную величину скорости мысли. Инвалидная коляска с пожилым человеком вот то, что пылало этим переменчивым пульсирующим пламенем! Вверх по сморщенной руке и выше до лица, невероятно это женщина! Старая парализованная женщина в инвалидном кресле пульсировала разно-температурными языками пламени. Крик боли прорезал пустоту зала. Ёлки-палки, как больно. Следующая волна пламени отбросила меня, швырнула с исполинской силой, подкинула как тряпичную безвольную куклу, теряя от удара и боли сознание, слух мой впитал эхо душераздирающего вопля, вероятно старухиного голоса — СДВИГ! Слово СДВИГ провизжала тысячекратным эхом старуха, слово отразилось от стен реактивным напором, в клочья разодрало тишину, резонансом пробежало по коже, всколыхнув каждую молекулу моего тела и разума, тонувшего в беспамятстве боли и судорог. Потухшее отключившееся восприятие и в пустоте тьмы и это слово, не теряющее ни смысла, ни значения, ни свойств — при многократном воспроизведении — СДВИГ. Глаза, усыпавшие потолок зала ожидания, загадочное пламя, скачущие головы, отпрыгивая от асфальта, горланят СДВИГ— СДВИГ, старуха в кресле, широко разинувшая пасть изрыгала — СДВИГ— СДВИГ! СДВИГ! Глаза, на потолке моргали, щерились, с любопытством разглядывали, с укором, с ненавистью пристально смотрели — уставившись на меня. Потолок усыпанный человеческими глазами. СДВИГ….