спрятал там что-то.

— Наверное, и мне пора идти, — сказала Надя, не обращаясь прямо к Маттиа.

— Да, наверное, пора, — согласился он.

Оба хотели встать, но так и не сделали этого. Надя улыбнулась, и Маттиа почувствовал, как ее взгляд насквозь пронизывает его, раздевая буквально догола. Они поднялись почти одновременно. Придвинули стулья к столу, и Маттиа заметил, что она тоже, как и он, слегка приподняла стул.

Альберто застал их, когда они стояли, не зная, что делать дальше.

— Как? — спросил он. — Уже уходите?

— Поздно уже, а вы, наверное, устали, — ответила Надя за обоих.

Альберто посмотрел на Маттиа, улыбаясь как заговорщик.

— Вызову вам такси, — предложил он.

— Я поеду на автобусе, — поспешил заметить Маттиа.

В глазах Альберто промелькнуло огорчение.

— В такое-то время? Ну что ты… — возразил он. — Тем более что и Наде в ту же сторону.

Такси летело по пустым окраинам мимо совершенно одинаковых зданий без балконов. В некоторых окнах еще горел свет. Мартовские дни на Севере коротки, и люди приспосабливали свою жизнь к условиям ночного времени.

— Какие темные здесь города, — заметила Надя вслух.

Они сидели на заднем сиденье, но не рядом, а каждый на своей стороне у окна. Маттиа смотрел, как мелькают сегменты цифр на счетчике. Надя думала о смехотворном пространстве, разделявшем их. На самом деле пространство было гораздо большее, и она искала в себе мужество заполнить его собою. До ее дома оставалось всего два квартала, время летело так же быстро, как дорога под колесами. Вместе с ним таяли и возможности, какие еще оставались в ее неполные тридцать пять лет. В минувшем году, с тех пор как она порвала с Мартином, она стала ощущать, насколько чужда ей эта холодная страна. И все же она не решалась уехать отсюда, потому что теперь уже зависела от этого места, привязалась к нему с тем упрямством, с каким обычно привязываются к вещам, причиняющим боль.

Уж если чему-то суждено решиться, подумала она, то это произойдет вот здесь, в машине. Потом у нее уже не будет никаких сил. И тогда она окончательно, без всяких сожалений погрузится в работу — будет днями и ночами переводить разные книги, чтобы заработать себе на жизнь и заполнить пустоту, выщербленную одиночеством.

Надя находила Маттиа приятным, хотя и странным, гораздо более странным, чем другие мужчины, с которыми напрасно знакомил ее Альберто. Круг друзей Альберто ограничивался математиками, и потому ей казалось, что математикой увлекаются либо хмурые, погруженные в себя личности, либо они становятся такими со временем. Она могла бы спросить у Маттиа, какое из этих ее предположений ближе к истине, лишь бы нарушить повисшее в машине молчание, но что-то ее останавливало. От Маттиа, сидевшего на расстоянии вытянутой руки, веяло какой-то тревогой. Однако еще за столом у Альберто она заметила в его темных глазах полыхнувшие было огоньки, дарившие надежду. Она не сомневалась, что огоньки эти пока еще не удавалось поймать ни одной женщине.

До ее дома оставалось все меньше и меньше поворотов, и Надя умирала от желания спровоцировать его. Поводив пальцами взад-вперед по краю сумочки, лежавшей у нее на коленях, она сдвинула волосы так, чтобы он увидел ее обнаженную шею, но повернуться к нему не решилась: ей было бы неприятно обнаружить, что он смотрит в другую сторону.

Маттиа осторожно покашлял в кулак, желая согреть руку. Он понимал, что Надя нервничает, но не мог сделать первый шаг. Ему было трудно пересилить себя, да он и не знал, с чего начать. Однажды Денис сказал ему, что все подходы, в сущности, одинаковы, ничего придумывать не нужно. Примерно как в шахматах — открывая игру, двигаешь пешку почти не задумываясь, и только потом требуется стратегия, чтобы развивать партию в нужном направлении. «Но я и подходов никаких не знаю», — подумал Маттиа. Он сделал только одно — положил руку на середину сиденья, словно бросил канат в море, и оставил там, хотя от соприкосновения с синтетической тканью его слегка передернуло.

Надя поняла и тихо, без резких движений подвинулась ближе. Взяла его руку, закинула себе на плечо и, опустив голову ему на грудь, закрыла глаза. От ее волос исходил сильный запах духов, будораживший ноздри.

Такси остановилось у дома Нади.

— Seventeen thirty[11], — сказал таксист, не выключая мотора.

Надя молчала, оба подумали о том, сколько трудов понадобится, чтобы все это повторилось. Маттиа пошарил в кармане и достал бумажник. Протянув водителю двадцать евро, он сказал:

— No change, thanks[12].

Надя открыла дверцу. Сейчас нужно пойти за ней, подумал Маттиа, но не двинулся с места.

Она стояла возле машины. Таксист смотрел на Маттиа в зеркало, ожидая распоряжений. На светящемся табло таксофона высвечивались нули.

— Пойдем, — сказала Надя, и Маттиа повиновался.

Такси уехало, они поднялись по крутой лестнице, покрытой синим ковролином; ступени были такими узкими, что Маттиа приходилось выворачивать ступни.

Квартира Нади оказалась чистой и ухоженной — таким только и могло быть жилище одинокой женщины. Сухие цветочные лепестки в ивовой корзинке на круглом столе уже давно не источали никакого аромата; стены окрашены в непочтительно яркие и необычные для Севера цвета — оранжевый, синий и желтый.

Надя сняла пальто и положила его на спинку стула с той непринужденностью, с какой люди держатся у себя дома.

— Принесу что-нибудь выпить, — сказала она.

Маттиа ожидал ее посреди гостиной, засунув израненные руки в карманы. Вскоре Надя вернулась с двумя бокалами, наполовину наполненными красным вином. Она улыбалась какой-то своей мысли.

— Я уже отвыкла. Давно уже такого не случалось, — призналась она.

— Ладно, — ответил Маттиа, умолчав о том, что с ним вообще такого еще никогда не случалось.

Они молча потягивали вино, осторожно встречаясь взглядом и улыбаясь друг другу, словно подростки.

Надя села на диван, поджав ноги, чтобы оказаться поближе к нему. Актеры были готовы к спектаклю, недоставало только действия, какого-то энергичного и сильного движения, эффектного и расчетливого, соответствующего началу.

Подумав минутку, Надя поставила бокал на пол, за диван, чтобы случайно не задеть ногой, и решительно потянулась к Маттиа. Сначала она поцеловала его, потом скинула с ног туфли на каблуках (они упали с грохотом) и села на него верхом, не давая возразить.

Маттиа ничего не пришлось делать самому. Она взяла бокал из его рук и положила освободившиеся руки на свои бедра. Язык Маттиа оказался твердым. Она стала обводить его своим языком, настойчиво вынуждая двигаться, и в конце концов он повторил ее движения.

Довольно неловко они опрокинулись на бок. Одна нога Маттиа свисала с дивана, другую зажимало ее тело. Он думал о круговом движении своего языка, о его равномерности, но вскоре отвлекся, потому что лицо Нади, приплюснутое к его лицу, мешало сложному движению его мысли, как это случилось однажды с Аличе.

Руки его скользнули под майку Нади, и прикосновение к ее коже не вызвало неприятного ощущения. Они разделись, не отрываясь друг от друга и не открывая глаз, потому что в комнате было слишком много света и любая посторонняя вещь могла остановить их.

Пока Маттиа возился с застежкой на бюстгальтере, он подумал: вот и происходит. Наконец