и Сфорца, во Флоренции — Медичи, в Риме — папы откровенно практиковали непотизм и симонию (блат и продажность), в Неаполе и Сицилии правили испанцы, грубые, воинственные и далекие от гуманизма. Везде исчезали традиции городских республик, патриотизма и доблести, некогда позволившие итальянцам освободиться от жестокой власти немецких императоров. И на этом общем загнивании выросли такие цветы искусства и науки, как творчество художников Беато Анджелико и Боттичелли, гуманистов Джованни Понтано, Лоренцо Балла, Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола.

Но Высокое Возрождение (первая половина XVI в.), ознаменованное именами Леонардо да Винчи, Рафаэля Санти, Микеланджело Буанорроти, Тициана, Ариосто и Макиавелли, проходило на фоне серии войн между Испанией и Францией, где Италия была не участницей, а ареной для боровшихся хищников. Эти войны начались вторжением французов в Италию в 1494 г., и до 1525 г. Франция претендовала на власть в Италии. Победитель, император Карл V, после победы над французами при Павии был вынужден бросить войска на подавление сопротивления итальянцев, что и было осуществлено в 1527 г. варварским разгромом Рима.

Нет, нельзя сказать, что итальянцы не делали попыток избавиться от своих тиранов, для чего использовали иногда появление иноземных войск. Так, в 1494 г. при приближении французов к Флоренции там была низвергнута фамилия Медичи и власть перешла к доминиканскому монаху Савонароле. Легче не стало, даже после гибели Савонаролы в 1498 г. Созданная заново республика показала полное бессилие, и в 1512 г. власть семьи Медичи восстановилась. Вторая попытка воссоздания республики была сделана при участии великого художника Микеланджело в 1527 г. и задавлена имперскими войсками в 1530 г. «Героическая пора Флоренции закончилась, и с ней закончилась культура итальянского Возрождения».[316]

Во второй половине XVI в. Италия оказалась в сфере влияния Испании. Принятые на Тридентском Соборе 1563 г. принципы Контрреформации, по сути дела — нового католицизма, встретили в Италии не народное сопротивление, а разрозненные протесты интеллектуалов. С ними католическая реакция справилась легко. После сожжения Джордано Бруно, заточения Кампанеллы и отречения Галилея наступил полный упадок, длившийся около 150 лет.[317] Пассионарность Италии иссякла. Как объяснить несовпадение «расцветов» пассионарного и творческого?

Видимо, кроме описанных нами ярких примеров, должны существовать варианты, слабее выраженные, при которых пассионарий не идет на костер или баррикаду (Гус и Сулла), но жертвует многим ради своей цели. Творческое сгорание Гоголя и Достоевского, добровольный аскетизм Ньютона, надломы Врубеля и Мусоргского — это тоже примеры проявления пассионарности, ибо подвиг науки или искусства требует жертвенности, как и подвиг «прямого действия».[318] В процессах этногенеза ученые и артисты тоже играют важную роль, хотя и другую, нежели деятели политической истории. Они придают своему этносу специфическую окраску и таким образом либо выделяют его из числа прочих, либо способствуют межэтническому общению, благодаря чему возникают суперэтнические целостности и культуры. К пассионариям же, хотя и меньшего напряжения, относятся безымянные строители готических соборов, древние русские зодчие, сочинители сказок и т. п., по внутреннему влечению выбравшие эти трудные профессии. Понятно, что к ним принадлежат и талантливые летописцы, которые попадают в этот раздел по принятой нами классификации.

Обратим внимание на относительно слабые, но творческие степени пассионарного напряжения системы. Их две: одна на подъеме до «перегрева» системы, который мы будем называть «акматической фазой», и вторая — в надломе, знаменующая переход к фазе, которую мы назвали «инерционной». Образно говоря, оба интересующих нас момента являются перегибами кривой роста (плюс-минус) пассионарности этнической системы, причем даже при спаде до полной потери напряжения еще далеко. При относительно невысоком уровне пассионарности стереотип поведения и общественный императив человека не таковы, чтобы незаметно для него самого толкнуть его на добровольную смерть ради им самим выбранной идеальной или даже иллюзорной цели. Но имеющееся в этносе этого периода пассионарное напряжение достаточно для того, чтобы к оной цели стремиться и хотя бы немного изменить окружающую его действительность. Вот тут-то, если у человека есть соответствующие способности, он предается науке или искусству, дабы убеждать и чаровать современников.

Стихи ли, картины ли, театральные представления — все это действует на воспринимающих людей и меняет их, причем мы не ставим здесь вопроса: к лучшему или к худшему? Если же эти способности отсутствуют — человек накапливает богатство, делает служебную карьеру и т. п. Исторические эпохи, где господствует данный уровень пассионарности, рассматриваются как расцвет культуры, но за ними всегда следует один из двух возможных жестоких периодов: либо при подъеме пассионарности происходит уже описанный «перегрев», либо при медленном ее спаде наступает упадок. Так, Возрождение (XIV–XV вв.) сменила Реформация (XVI–XVII вв.), а вслед за ужасами Тридцатилетней войны, гугенотских войн и драгонад, а также за свирепостью «круглоголовых» Кромвеля, соединившего, по выражению Энгельса, в одном лице Робеспьера и Наполеона, наступил относительно спокойный период — XVIII в., похожий на Возрождение по уровню пассионарности, но не по ее вектору. Сначала шло повышение уровня, а потом, после катаклизма, — снижение. Это значит, что процент пассионариев снизился, а на их место пришли люди, предпочитающие безопасность — риску, накопление — быстрому успеху, спокойную и сытую жизнь — приключениям. Они были не хуже и не лучше пассионариев; они были просто другие.

Этот процесс источниками никогда и нигде не был зафиксирован, потому что он очевиден только при широких сопоставлениях характеристик эпох и стран. Поэтому описание его можно сделать только средствами этнологии и в рамках этнической истории.

Но можно ли сказать, что пассионарии меньшего накала — художники, поэты, ученые, служаки и т. п. — не играют роли при этногенезе или что эта роль меньше, чем роль полководцев, конкистадоров, ересиархов или демагогов? Нет, она не меньше, но другая. Мы показали, что личность даже большего пассионарного напряжения не может сделать ничего, если она не находит отклика у своих соплеменников. А именно искусство является инструментом для соответствующего настроя; оно заставляет сердца биться в унисон. И поэтому можно утверждать, что Данте и Микеланджело сделали для интеграции итальянского этноса никак не меньше, чем Цезарь Борджиа и Макиавелли. И недаром эллины чтили Гомера и Гесиода наравне с Ликургом и Солоном, а древние персы Заратустру даже предпочитали Дарию I Гистаспу. Пока пассионарность пронизывает этнос в разных дозах — идет развитие, что выражается в творческих свершениях; но поскольку не может быть поэта без читателя, ученого — без учителя и учеников, пророка — без паствы, а полководца — без офицеров и солдат, механизм развития лежит не в тех или иных персонах, а в системной целостности этноса, обладающего той или иной степенью пассионарного напряжения.

Члены персистентных этносов обладают многими достоинствами, всегда отмечавшимися и весьма ценимыми соседями и путешественниками, восхвалявшими «новооткрытых» индейцев, полинезийцев, эскимосов, тангутов, эвенков и айнов. Анатомически и физиологически они полноценные люди, вполне приспособившиеся к ландшафту своего ареала, но пассионарного напряжения у них столь мало, что процесс развития этносов затухает. Даже когда среди них случайно рождается пассионарная особь, она ищет себе применения не на родине, а у соседей: например в XV–XVIII вв. албанцы делали карьеру либо в Венеции, либо в Стамбуле. Еще ниже пассионарность у современных бушменов, веддов, гондов и потомков майя в Юкатане. А еще ниже — апатия, т. е. вырождение и гибель, но это уже теоретическая экстраполяция, потому что на практике соседи успевают расправиться со слабеющим этносом прежде, чем он умрет.

Из сказанного вытекает, что наиболее тяжелым периодом в жизни этноса оказывается надлом — переход от акматической фазы накала пассионарности к разумному хозяйничанию инерции, а затем к бездумному спокойствию гомеостаза. Цели и задачи еще те же, а силы убывают. Процент людей гармоничных и субпассионарных растет, снижая, а то и сводя на нет усилия персон творческих и патриотичных, которых начинают называть «фанатиками». Именно отсутствие внутренней поддержки «своих» определяет гибель этносов от немногочисленных, но пассионарных противников. «Бойся