обуславливает колебание уровня пассионарности. Отсюда следует, что функционирование внешней системы связей этноса может привести как к ускорению развития, так и к спаду и даже гибели, если величина обмена превышает некоторое критическое значение, разное в принципе для разных моментов жизни этноса.

Теперь мы вправе поставить вопрос: а что именно цементирует разных людей, часто не похожих друг на друга, в целостность, называемую этнической? При иной системе отсчета — социальной — эту роль выполняют производственные отношения, обладающие способностью к спонтанному развитию. Но для этносов существует другая система отсчета, и историческая наука, исследующая события в их связи и последовательности, прекрасно описывающая возникновение и исчезновение социальных институтов, не в состоянии ответить на вопрос: почему афинянину был ближе его враг — спартанец, чем мирно торгующий с ним финикиец? Она отметит лишь, что афиняне и спартанцы были эллинами, т. е. единым, хотя и политически раздробленным этносом. А что такое этнос и чем связаны его члены? — история на этот вопрос не отвечает. Значит, надо обращаться к природе.

Мы уже знаем, где таится различие между этнической историей (проявление сил природы) и историей культуры, сотворенной руками и умами людей. Жизнь вспыхивает и завершается смертью, которая воспринимается как естественный конец процесса, даже желанный, особенно если она своевременна и безболезненна. Вот почему все процессы биосферы прерывны (дискретны); в непрерывном же развитии нет места ни для смерти, ни для рождения.

А в истории культуры все наоборот. Дворцы и храмы сооружают годами; ландшафты реконструируют веками; научные труды и поэмы сочиняют десятилетиями… и все в надежде на бессмертие. Надежда эта оправданна: созданиям человека дарована не смерть, а медленное разрушение и забвение. В созданном нет своей пассионарности, а есть только кристаллы ее, вложенные в косное вещество творцами формы, т. е. людьми, точнее, горением их чувств и страстей. Увы, эти кристаллы неспособны к развитию и преображению, ибо они выпали из конверсии биоценоза. Право на смерть — привилегия живого!

Вот именно поэтому культуры, созданные этносами и изучаемые археологами, переживают первых и вводят в заблуждение вторых, заставляя их отождествлять творение с творцом и искать аналогии между вещами и людьми. Это искушение тем более опасно, что по уходе пассионариев из популяции там остается много людей, еще больше вещей и некоторое количество идей. Так культура, как свет угасшей звезды, обманывает наблюдателя, принимающего видимое за существующее. Но переход от описания к объяснению феномена вынуждает применить иной аппарат исследования — гипотезу, т. е. предположение, не доказуемое, но соответствующее всем известным фактам и объясняющее их взаимосвязи. Здесь мы переходим в область естественных наук.

До тех пор пока этнографы строили классификации по видимым индикаторам: языку, соматическим признакам (расам), способу ведения хозяйства, религиям, уровням и характеру техники, казалось, между суперэтносами и этносами пропасть. Но как только мы переносим внимание на системные связи, то она исчезает. Место описательной этнографии занимает этническая история, фиксирующая как устойчивые взаимоотношения между разнообразными элементами суперэтнической системы, так и ее взаимодействие с соседними системами. И тогда оказывается, что то, что считалось абстракцией, существует, и оно весомо и действенно. Значит, такие термины, как «эллинская культура» (включающая Македонию и Рим), «Мусульманский мир», «европейская цивилизация», распространившаяся по другим континентам, «Срединная империя» (Китай — этнически крайне мозаичная страна) или «кочевая евразийская культура» (тюрки и монголы), — не просто слова, а обозначения технически овеществленных и социально оформленных совокупностей этнических целостностей, стоящих на один порядок выше тех, которые доступны этнографам-наблюдателям.

Очевидно, что в эпоху, предшествовавшую возникновению письменности, этнические целостности этого порядка возникали не менее часто и проходили те же фазы развития, оставляя после себя памятники из кремневых отщепов, мусорных куч и осколков керамической посуды, а иногда и сохраняясь как «племена» в труднодоступных джунглях или на отдельных островах.

Но если так, то многие изоляты, считавшиеся находящимися на «ранних» ступенях цивилизации, при крайне низком уровне техники являются конечными, а не начальными фазами этногенезов. Таковы, например, пигмеи тропических лесов Африки, аборигены Австралии, палеоазиатские этносы Сибири, огнеземельцы, горцы Памира.[322] Степень адаптации к природным условиям у них настолько велика, что она позволяет им поддерживать существование в составе биоценоза, не прибегая к усовершенствованию орудий труда и оружия. Однако эта система взаимоотношений с природой и этническим окружением налагает ограничения на прирост населения. Это особенно заметно в Новой Гвинее, где еще недавно папуасский юноша получал право иметь ребенка не раньше, чем он принесет голову человека из соседнего племени, узнав его имя, потому что число имен строго лимитировано. Таким путем папуасы поддерживали свое равновесие с природными ресурсами населяемого ими района. Это близкий к нулю уровень пассионарности. В прочих отношениях они не уступают динамическим народам.

Как правило, персистентные этносы составляют устойчивые системы, включающие в себя, кроме людского поголовья, известное количество элементов живой природы и технически организованного косного вещества. Это значит, что в этноценоз (так мы назовем сложный комплекс, описываемый нами) входят наряду с людьми те или иные домашние животные, окультуренные растения и вещи — как предметы обихода. Эскимосы немыслимы без собак, иглу и каяков, даже если они подвешивают к последним лодочные моторы внутреннего сгорания. Тунгусы связаны с оленями и лайками, арабы — с верблюдами, индейцы пуэбло — с початками маиса и т. д. Нарушение этноценоза, если оно невелико, только деформирует этнос, а если достаточно велико — разрушает.

Иногда, но далеко не всегда разрушение этноценоза вызывает вымирание этноса, а вместе с тем и связанных с ним животных и растений. Часто уничтожается только система, а компоненты ее входят в состав других этносов и этноценозов. А бывает и так, что при полном вымирании этноса и нарушении этноценоза продолжает наблюдаться повторяемость этногенезов с некоторыми отклонениями от первоначального типа. Это называется преемственностью культуры. Так, ритмы римской культуры продолжали ощущаться во всей Европе много веков после того, как исчез римский этнос и вслед за тем погибла Римская империя. Но если так, то мы наткнулись на понятие этнической инерции, а ведь инерция — явление физическое. Да и как может иметь место инерция тела, переставшего существовать? Очевидно, в нашем анализе чего-то не хватает. Значит, нужно ввести новое понятие, и, забегая вперед, скажем прямо — в природе существует этническое поле, подобное известным электромагнитным,