К этим-то финикиянам отправился Фера с людьми из разных спартанских фил. Он хотел жить вместе с ними в дружбе и вовсе не изгонять их. В это время минийцы бежали из темницы и разбили стан на Тайгете. Лакедемоняне угрожали им смертью, но Фера упрашивал сограждан не проливать крови и обещал вывести минийцев из страны. Лакедемоняне уступили его просьбам. Тогда Фера отплыл на трех 30-весельных кораблях к потомкам Мемблиара. Он взял с собой, однако, не всех минийцев, но лишь немногих. Большая же часть минийцев обратилась против парореатов и кавконов и изгнала их из страны. Сами же они разделились на шесть частей и впоследствии основали города: Лепрей, Макист, Фриксы, Пирг, Эпий и Нудий. Большинство этих городов уже в мое время разрушено элейцами. Остров же по имени основателя колоний был назван Ферой.

Сын Феры не захотел, однако, плыть вместе с отцом. Поэтому отец сказал, что покидает его как овцу среди волков. От этого отцовского изречения и произошло Имя юноши Эолик, и это имя осталось за ним. Сыном Эолика был Эгей, по имени которого называются Эгеиды — многочисленная фила в Спарте. У мужчин этой филы дети не выживали, поэтому они воздвигли по повелению оракула святилище Эриниям Лаия и Эдипа. С тех пор дети эгеидов стали выживать [как в Спарте, так] и на острове Фера.

До сих пор рассказ лакедемонян и ферейцев совпадает. Продолжение же этой истории сообщают только одни ферейцы. Согласно ферейцам, дело было вот как. Потомок этого Феры — Гринн, сын Эсания, царь острова Феры, прибыл в Дельфы принести от имени своего города гекатомбу.[527] Сопровождали его несколько ферейских граждан, и среди них Батт, сын Полимнеста, миниец из рода Евфема. Когда царь ферейцев Гринн стал вопрошать оракул о различных делах, Пифия повелела основать город в Ливии.[528] Царь отвечал на это: «Владыка! Я уже старик, и мне слишком тяжело отправиться в путь. Повели это сделать кому-нибудь из более молодых людей здесь». Этими словами царь указал на Батта. Затем больше ничего не произошло, но по возвращении на родину царь и его спутники пренебрегли изречением оракула: они не знали, где находится Ливия, и не решились наудачу отправить поселенцев.

После этого бог семь лет не посылал дождя на Феру, и на острове засохли все деревья, кроме одного. Тогда ферейцы вопросили об этом оракул, и Пифия вновь повелела выслать колонию в Ливию. Ферейцы не знали, как им избавиться от беды, и поэтому послали на Крит[529] вестников разузнать, не бывал ли в Ливии какой-нибудь критянин или чужеземец, живший на Крите. Вестники бродили по острову с места на место и под конец пришли в город Итану. Там повстречался им ловец багрянок[530] по имени Коробий, который рассказал, что однажды был отнесен бурей в Ливию, именно к острову Платея у ливийского берега. Ферейцы подрядили Коробия за деньги и повезли его на остров Феру. Затем с Феры отплыли на разведку сначала лишь несколько человек. Когда Коробий привез их на этот остров Платею, ферейцы оставили его там, дав запас продовольствия на несколько месяцев. Сами же поспешно отплыли назад, чтобы рассказать согражданам об острове.

Ферейцы, однако, отсутствовали дольше условленного времени, и у Коробия истощился весь запас продовольствия. Вскоре после этого самосский корабль, шедший в Египет (владельцем корабля был Колей), был отнесен к этому острову. Узнав от Коробия всю его историю, самосцы оставили ему продовольствия на целый год. Сами же они снова вышли с острова в открытое море и направились в Египет. Однако восточным ветром их отнесло назад, и так как буря не стихала, то они, миновав Геракловы Столпы, с божественной помощью прибыли в Тартесс. Эта торговая гавань была в то время еще не известна эллинам. Поэтому из всех эллинов самосцы получили от привезенных товаров по возвращении на родину (насколько у меня об этом есть достоверные сведения) больше всего прибыли, исключая, конечно, Сострата, сына Лаодаманта, эгинца (с ним-то ведь никто другой в этом не может состязаться). Самосцы посвятили богам десятую часть своей прибыли — 6 талантов — и велели изготовить медный сосуд вроде арголийского кратера. Вокруг чаши по верхнему краю был словно венец из голов грифонов. Этот-то сосуд они принесли в дар в храм Геры, установив его на подпорках в виде трех огромных коленопреклоненных бронзовых статуй в 7 локтей высотой. Этот благородный поступок самосцев послужил первым основанием тесной дружбы с ними киренцев и ферейцев.

Оставив Коробия на острове Платея, ферейцы между тем снова прибыли на Феру с вестью о том, что они заняли остров у ливийских берегов. Ферейцы решили отправить туда по жребию от всех семи общин на острове по одному из двоих братьев, а предводителем и царем выбрали Батта. Затем они послали на Платею два 50-весельных корабля.

Таков рассказ ферейцев, и относительно дальнейших событий киренцы также согласны с ними. Что же касается истории Батта, то киренцы передают ее совершенно иначе, а именно так. Есть на Крите город Оакс. Царствовал там Этеарх; у него была дочь по имени Фронима. После смерти жены царь ради дочери, лишившейся матери, женился вновь. Войдя в царский дом, эта женщина захотела быть и действительно стала мачехой для Фронимы: она дурно обращалась с падчерицей, строила ей всяческие козни и, наконец, обвинила в распутстве, причем сумела убедить в этом даже своего мужа. По наущению жены царь задумал страшное злодеяние против дочери. Жил в Оаксе в то время купец из Феры по имени Фемисон. Этого-то Фемисона Этеарх пригласил как гостя во дворец и заставил поклясться, что тот окажет любую услугу, какую от него попросят. После того как купец дал клятву, царь велел привести и передал ему свою дочь с приказанием на обратном пути бросить в море. Фемисон был страшно возмущен тем, что его обманом заставили принести клятву. Он порвал дружбу с царем и затем поступил так: уезжая с Крита, он взял царскую дочь с собою. В открытом море, чтобы выполнить данную клятву, купец связал девушку веревками и бросил в море, затем опять вытащил на борт корабля и вместе с ней прибыл на Феру.

Там один знатный фереец Полимнест взял Фрониму к себе в дом и сделал своей наложницей. Спустя несколько времени у нее родился заикающийся и шепелявящий мальчик. Ребенок, как передают ферейцы и киренцы, был назван Баттом. Я думаю, однако, что [первоначально] у него было другое имя, а Баттом его стали звать лишь после прибытия в Ливию: он получил это имя именно в силу изречения дельфийского оракула и от царского сана, которым он был облечен. [И действительно] ведь ливийцы царя называют «баттос», и поэтому, думается мне, Пифия, изрекая пророчество, называла его по-ливийски царем, так как знала, что он будет царем в Ливии. Когда Батт вырос и прибыл в Дельфы за советом о своей [заикающейся] речи, Пифия ответила ему так:

На эллинском языке Пифия сказала бы так: «О царь! Ты пришел ради речи». Батт же ответил такими словами: «Владыка! Я пришел вопросить тебя о моей речи, а ты возлагаешь на меня другую невозможную задачу, приказывая вывести поселение в Ливию. Но с каким войском? С какими людьми?». Этим ответом он, однако, не убедил Пифию дать ему другое прорицание. Пифия повторила свое предсказание, и Батт еще во время изречения пророчества возвратился на Феру.

После этого Батта и прочих ферейцев вновь постигли [разные] невзгоды. Не ведая причины этого, ферейцы послали в Дельфы вопросить оракул. Пифия ответила, что наступит облегчение, если они во главе с Баттом заложат основание Кирены в Ливии. Тогда ферейцы отправили Батта с двумя 50-весельными кораблями. Корабли отплыли в Ливию, но Батт и его спутники не знали, что им предпринять, и снова возвратились на Феру. Ферейцы же начали метать в них стрелы, не позволяя пристать к берегу, и приказывали плыть обратно. Тогда переселенцы были вынуждены снова выйти в море и затем высадились