С тем большим изумленьем он узрел,

Что, кудри в беспорядке разметав,

В тревожном сне, с пылающим лицом,

Не пробудилась Ева. К ней склонясь,

Полупривстав, на локоть опершись,

Наш Праотец любовно созерцал

Очаровательную красоту

Жены прельстительной равно во сне

И наяву; он, Евиной руки

Едва коснувшись, ласково шепнул,

Умильного дыхания нежней,

Которым Флору обдаёт Зефир:

'— Прекраснейшая, лучшая моя,

Найденная! Последний, лучший дар

Небес! Неиссякаемый родник

Всє новых нег! Проснись! Уже рассвет

В сверканье; освежённые поля

Зовут. Мы тратим дивный час, когда

Могли б следить, как нежные взошли

Растения, как роща расцвела

Лимонная, как мирра и тростник

Целительный сочатся, как Природа

Пестреет вновь, как, прилепясь к цветку,

Пчела сосёт пахучий, сладкий сок!'

Так он шептал; она же обняла

Его, промолвив с ужасом в глазах:

'— Единственно в тебе заключены

Стремленья все мои; единый ты

Моё блаженство, слава и покой.

Отрадно видеть вновь твоё лицо

И возвращенье утра! Нынче ночью

(Подобной не знавала я досель),

В виденье сонном, — если это сон,-

Ни ты мне не явился, ни труды

Вчерашние, ни замыслы работ

Сегодняшных. Обида и тоска,

Которых я до этой ночи злой

Не ведала, тревожили меня;

И мнилось: кто-то ласково шептал

Мне на ухо; я думала сперва,

Что это голос твой. Он говорил:

'— Зачем ты, Ева, спишь? Царит пора

Волшебная прохлады и молчанья,

Лишь сладостные трели певуна

Бессонного, ночного, в тишине,

Любовью вдохновлённые, звучат.

Владычит нолнолунье; мягкий свет

Обличье призрачное придаёт

Всему, но тщетно: этого никто

Не видит. Недреманные глаза

Небес отверсты; чем же любоваться,

Как не одной тобой, они хотят,

Природы утешеньем? Целый мир,

Обворожённый прелестью твоей,

Глядит не наглядится на тебя!'

Восстала я на этот зов, но ты

Отсутствовал; на поиски решась,

Одна я долго разными брела

Тропинками и очутилась вдруг

У Древа запрещённого познанья.

Оно прекраснее, чем наяву,

Казалось. Я смотрела на него,

Дивясь, и вижу: рядом с ним стоит

Крылатый некто, жителям Небес

Подобный, нам являвшимся не раз;

Амврозия сочилась, как роса,

С его кудрей; на Древо он глядел

И говорил: '— О дивное растенье,

Плодами отягчённое! Ужель

Никем не будешь ты облегчено

И не вкусят ни Бог, ни Человек

От сладости твоей? Ужель познанье

Столь гнусно? Кто усладу запретить

Способен? Только Зависть. Налагай

Запрет — кто хочет; я не отступлюсь

От благ твоих; иначе бы зачем

Ты здесь росло!' — Сказав, он плод сорвал

Бесстрашно и вкусил. От наглых слов

И наглого поступка обмерла

В испуге я, но он вскричал: '— О плод

Волшебный, сладостный сам по себе,

Но сорванный, запрету вопреки,

Вдвойне сладчайший! Возбранённый здесь,

Ты, верно, предназначен для богов,

Но мог бы и людей обожествить.

А почему богами им не стать?

Чем благо уделяется щедрей,

Тем больше множится. Не бедняком

Дающий будет, но себе хвалу

Стяжает вящую. Так подойди,

Сияющее ангельской красой

Блаженное созданье! Причастись

И ты со мной! Счастливая теперь,

Ты можешь быть счастливей во сто крат,

Хоть не прибавишь новых совершенств,

Вкуси! В кругу богов — богиней стань,

Землёй не скованная, воспари,

Нам уподобясь, взвейся в Небеса,

Которых ты достойна, и взгляни