о чудесах этой песни! Что-то не очень похоже, чтобы в ближайшие двенадцать месяцев она встретила свою любовь!

Сон развеял последние следы вчерашнего дурмана, и, хотя она все еще чувствовала усталость и разбитость во всем теле, мысль ее работала четко и ясно. Она больше не думала о том, что Сол может убить ее. Возможно, он жесток и беспощаден к ней, события последних суток это доказали, но она не думала, что он способен на убийство или извращение. Она не могла объяснить этого, но она не сомневалась в том, что у него были какие-то веские причины ее похитить и заточить среди этих голых стен.

Только бы знать, что это за причины.

На этот раз, когда она вышла из ванной, на полу возле двери кем-то был оставлен поднос. Она почувствовала такой зверский голод, что, схватив поднос, с жадностью набросилась на еду, осушив для начала большой стакан фруктового сока, а потом, завернувшись в простыню и сев на краешек кровати, съела фрукты и яичницу с беконом. Кофе и чая не было, но это уже не имело значения, так как, съев все, что было на подносе, она вдруг снова почувствовала, как на нее наваливается усталость, и, едва поставив поднос на прежнее место, свернулась калачиком на своей узкой кровати и крепко заснула.

Он дал ей какое-то успокоительное. С этой до конца не осознанной мыслью она проснулась. Похоже, что так оно и было. Он подсыпал его в фруктовый сок.

Скованная приступом внезапно нахлынувшей злобы, Кэндис неподвижно лежала на узкой кровати. Но оказалось, что справиться со злостью было куда проще, чем суметь пересилить страх; злость вытеснила страх, и теперь она чувствовала себя свободной от его болезненного и парализующего гнета.

Отныне она будет пить воду только из-под крана в ванной комнате, подставляя сложенные ковшиком ладони. Но когда животворное чувство злости вдруг исчезло, уступив место ужасающей безнадежности, заброшенности и ощущению совершенного по отношению к ней предательства, из-под плотно сжатых ресниц по ее щекам беззвучно покатились слезы. Совсем раскисла от этой жалости к себе, строго сказал ей внутренний голос. Тоже мне, расхныкалась.

Она дремала, когда принесли ужин; она слышала какое-то легкое движение, пока кто-то ставил на пол поднос с едой, но не успела она встать с кровати, как ее надзиратель скрылся.

Ужин состоял из салата, великолепно приготовленного омлета и кувшина апельсинового сока. Злорадно поглядывая на кувшин с соком, она заставила себя съесть принесенный ужин, а потом вылила сок в раковину в ванной комнате.

Выходя оттуда с пустым кувшином в руках, она увидела, как в комнату бесшумно вошел Сол.

Еще до ужина она обернула себя простыней. Получилось что-то наподобие сари. Правда, это слегка сковывало ее движения, но зато было гораздо лучше, чем ходить совершенно голой. Мрачный, как Люцифер, он стоял среди этих голых стен и переводил взгляд сузившихся внимательных глаз с кувшина на виноватое лицо Кэндис. Увидев его, она почувствовала, как внутри у нее словно спустили курок.

Не соображая, что делает, она с размаху швырнула кувшин прямо в него, чудом не угодив ему в лицо. Он едва успел увернуться. Только он отскочил, как она набросилась на него, дико размахивая кулаками и в слепой ярости стараясь попасть коленом в пах — один из самых надежных способов, которым можно обезвредить мужчину.

Он двигался по комнате быстро и ловко, как кошка, и, не принимая в расчет, что перед ним миниатюрная женщина, крепко схватил ее за плечи, ловко сбил с ног, бросил на кровать и налег сверху с такой силой, что из ее груди с шумом вырвался воздух. Но она не сдавалась и продолжала яростно отбиваться, хотя каждый вдох давался ей с трудом, причиняя нестерпимую боль. С искривленным в злобной гримасе ртом, она боролась с ним дико и яростно, чувствуя, как ощущение совершенного по отношению к ней предательства и острая ноющая боль утраивают ее силы. Она впилась зубами ему в плечо, и он, злобно выругавшись, резко закинул ей голову назад. Шея ее болезненно выгнулась, но он с силой надавил на нее локтем, почти перекрыв доступ воздуха. Она заплакала. Губы ее беззвучно двигались, потемневшие от злости глаза дико сверкали на смертельно бледном лице.

— Прекрати! — процедил он сквозь зубы.

Он слегка отпустил свой тяжелый, как свинец, локоть, и она смогла вобрать немного воздуха в свои измученные легкие. Локоть снова опустился ей на шею, но давил уже не с прежней силой, а чуть тише. Вжатая тяжестью его тела в матрас, она лежала в мрачной неподвижности, ловя губами воздух.

— Вот так-то лучше, — сказал он все тем же гробовым голосом. — А теперь давай ответим на несколько вопросов. Итак, почему ты оказалась здесь?

— Потому что это вы, черт возьми, затащили меня сюда.

— На Фалаиси.

Взгляды их скрестились в немом поединке. Глаза его горели непримиримым, холодным огнем, словно бушующее голубое пламя в глубине алмаза.

— Я приехала сюда в отпуск.

Этот ответ ему явно не понравился. Локоть сильнее начал давить на горло, пока в глазах ее не мелькнул испуг.

— Говори правду, маленькая дрянь! Ты оказалась здесь, чтобы войти в контакт со Стефани, да?

Он слегка отпустил локоть, но лишь настолько, насколько это было нужно, чтобы она смогла заговорить.

Всхлипывая, она судорожно перевела дыхание и утвердительно кивнула, наблюдая за ним сквозь вздрагивавшие ресницы. Дикая ярость перекосила это сильное, волевое лицо, не оставив и следа от той сдержанности, которая, как она считала, была его неотъемлемой чертой. Лицо его налилось кровью, а потом, несмотря на загар, смертельно побледнело.

Вжавшись всем телом в кровать, она в какое-то мгновение подумала, что сейчас он убьет ее. Словно маленький зверек в лапах хищника, у которого остался последний шанс сохранить свою жизнь, она затаила дыхание и, напрягшись всем телом, стала ждать своей участи.

Сумев подавить вспышку ярости, он овладел собой. Его холодное самообладание пугало ее гораздо больше, чем животная сила его злобы.

— Так почему же? — зловеще прошептал он. — Зачем тебе понадобилось знакомиться с ней? — Не услышав ответа, он со злобой сплюнул. — Отвечай, черт возьми, иначе я не остановлюсь ни перед чем, чтобы заставить тебя заговорить, и меня не будут мучить угрызения совести.

Охвативший ее ужас не давал ей вымолвить ни слова, язык не слушался ее. В момент их яростной схватки простыня соскользнула с нее, и теперь она лежала под ним совершенно голая. По выражению ее лица он легко догадался, о чем она сейчас думала. Он снова грубо выругался и ледяным тоном произнес:

— Я не дотронусь до тебя, даже если на этой планете ты останешься единственной женщиной, маленькая лживая тварь! Есть и другие способы, которые сумеют заставить тебя заговорить, дрянь! Что тебе понадобилось от Стефани?

— Она моя сестра, — с трудом выговорила она.

Он мог ожидать всего чего угодно, но только не этого. Последовала долгая, мучительная пауза, во время которой он пытался осмыслить услышанное. Она видела это по его лицу, на котором вновь появилось выражение дикой черной злобы.

— У нас одна мать, — в испуге затараторила она. — Я родилась за год до того, как она вышла замуж за отца Стефани; меня удочерили другие люди. Когда я выяснила, кто была моя мать, я узнала и другое: после того, как она вышла замуж, у нее родилась дочь, а после того, как моя мать и ее муж ушли из жизни, ребенка удочерили какие-то родственники в Европе. — Она судорожно проглотила слюну. — Узнать, кто были эти родственники, не составило большого труда. Когда я навещала могилу моей матери, я разговорилась с местными жителями, которые знали, что отец Стефани был братом вашей матери.

Охватившая его ярость, кажется, слегка утихла. Пристально глядя ему в глаза, которые сейчас были так близко, что у нее закружилась голова, она подумала: все сказанное ею было для него настолько неожиданно, что ему понадобится время для того, чтобы это осознать.

— Я не знала, известно ли ей о том, что ее удочерили, — осторожно заговорила она, — поэтому не могла написать ей, и, кроме того, я хотела увидеть… я… — Ее голос сорвался.