Они бушевали весь вечер, хотя не кричали, а шипели друг на друга, что было ещё хуже. И спать легли снова в разных комнатах. На следующий день, когда буря в душе поутихла, Сергей всё хорошенько обдумал, и пришёл к неожиданному выводу: а может Настя права? И он сам во многом виноват? Его настолько раздражает её несчастный вид, а молчание до тихого бешенства доводит. За три года семейной жизни это превратилось в болезнь. Он помнил, какой Настя была, когда они познакомились. Открытой, спокойной и счастливой. Именно счастливой, даже грусть её была светлой. И в такую неё он влюбился. И когда решил забрать её в Москву, жениться на ней, он думал именно о такой Насте, и поэтому не сомневался в принятом решении. А после брака с ним она изменилась. А он почему-то её в этих изменениях обвинил. Его раздражало, что она никак не хочет принять их жизнь, семью, его, как своего мужа, как свершившийся факт.

В тот вечер домой пришёл, готовый к серьёзному разговору. Цветы купил, прощения попросил, и старался не напрягаться из-за Настиного недоверчивого взгляда. Осторожно начал разговор о том, к каким выводам он пришёл, и добавил, что хочет начать всё сначала. А она вместо этого пожелала ему вернуться к Даше или найти ей замену.

— Да я-то найду, — усмехнулся он, хотя от шума крови в ушах, себя едва слышал. — Но ты уверена, что этого хочешь?

— Мне так спокойнее будет! Пока ты с Дашей развлекался, меня не доставал своей проклятой ревностью! У нас будет самая идеальная семья, Маркелов! Когда у тебя никого на стороне нет, мы не можем спокойно существовать!

— И тебе всё равно?

Она улыбнулась.

— Именно так. Мне всё равно. Я же тебя не люблю, — добавила она тише.

Он только кулаки сжал, лицо застыло, он почувствовал, как мышцы свело, но довольно быстро взял себя в руки. Губы скривились в усмешке. Кивнул.

— Как скажешь, родная.

С тех пор они перестали ругаться. Превратились в «идеальную» семью. На людях милы и приветливы друг с другом, да и наедине никаких обид не высказывали. Сергею даже интересно было, сколько они так выдержат. Если честно, в то время он был уверен, что они разведутся. Как только нервы сдадут, ещё один скандал — и уже ничего не спасёт. Он морально готовил себя к разводу. Он думал, что будет делать, чтобы иметь возможность постоянно видеть дочь. Придётся снять Насте квартиру? Где-нибудь недалеко, чтобы постоянно их видеть… Вику видеть. Иногда смотрел на жену, замечал, как та старательно справляется со своим напряжением, и пытался представить, как будет жить без неё. Но, по крайней мере, больше не услышит, как она говорит ему: не люблю. «Не люблю!». Так спокойно, уверенно: я же не люблю тебя. Будто он этого не знал, будто он надеялся на что-то другое…

Он исполнил её пожелание, завёл себе любовницу. Кажется, её звали Лена. Сейчас он уже точно и не помнил. Красивая девушка, свободная и умная. С ней было приятно общаться, вот только всё остальное — исключительно по просьбе родной жены. Лена, конечно, понятия не имела об этом, ей даже льстило, что он ради неё жене врёт. А он не врал, он просто ничего не говорил, но и не скрывал. И до сих пор помнил, как у него внутри всё сжалось, когда он однажды встретил Настин понимающий взгляд. Она даже пошатнулась в тот момент, посмотрела со смятением, но тут же отвернулась. Сергей сверлил взглядом её затылок, пытался справиться с обуревавшими его эмоциями, и что самое странное — не мог понять, что же он чувствует. Злорадство? Или всё-таки печаль? Всё смешалось, но тот важный момент он помнил очень хорошо.

Настя перестала на него злиться. Она встречала его вечерами, кормила ужином, присматривалась к нему украдкой, а после гордо вскидывала голову и уходила в комнату. Маркелов не раз заставал её расстроенную, но это уже была не та печаль, которую Настя лелеяла в себе не один год. Она печалилась из-за него. Из-за него! Она, наконец, о нём задумалась. В какой-то момент решила уйти. Собирала вещи, пользуясь тем, что они в квартире одни, родственников она жалела и расстраивать не хотела. А тут они на несколько дней остались одни, и Настя решила этим воспользоваться. Она тогда чего только ему не сказала. Но теперь все её обиды были настоящие и к прошлому никакого отношения не имели. Правда, сказала, что за все годы жизни с ним прокляла тот день, когда они встретились. И как он когда-то, швырнула на пол чемодан, вещи, которые она уже успела в него сложить, вывалились, но Настя этого даже не заметила. Она на Сергея смотрела, угрожающе прищурилась.

— Я ухожу.

Он молчал.

— Ты слышишь? Хватит надо мной издеваться. Я ухожу от тебя! — Она даже ногой топнула, чего он от неё уж совсем не ожидал. Руки на груди сложил, пожал плечами.

— Уходи.

Она нервно сглотнула, взгляд заметался, а губы некрасиво скривились.

— Ты назло всё это мне делаешь, — обвинила его Настя.

Маркелов упрёка не принял.

— Я делаю то, о чём ты меня просила. Разве мы не стали жить лучше, спокойнее? Ты оказалась права. Ты умница.

— Серёжа, я уйду, — пригрозила она.

— А мне уже всё равно.

Он из спальни вышел, но успел заметить, как Настя присела на кровать, медленно опустилась, словно её силы покинули. И никуда не ушла. Сергей наблюдал за ней, осторожно, исподтишка, и пытался понять, что происходит. Он всё ждал, что она опомнится, и он уже не сможет её остановить. Что он ей скажет? Что передумал, что хочет, чтобы она осталась… с ним?

Отыгралась Настя, в конце концов, на ни в чём не повинной Даше, которая работала с ним в одной фирме. Сергею было неудобно перед бывшей возлюбленной, не по себе, но наблюдая за женой на том банкете, испытывал моральное удовлетворение. Настя была другой в тот вечер, вела себя незнакомо, но то, с какой гордостью держалась за его локоть, и свысока посматривала на бедную Дашку… Маркелову в какой-то момент пришло в голову, что Настя, видимо, думает, что он не стал заморачиваться и вернулся к Даше в постель, по крайней мере, на какое-то время. Может, так и было, но в тот день его жена впервые за годы их брака с гордостью говорила всем, что она его жена. Она Маркелова!

Их жизнь в Лондоне стала откровением для них обоих. Втроём, вдалеке от родственников, когда можно рассчитывать только на самих себя. И Настя его удивила, если честно. Она так быстро освоилась, даже быстрее него. Сергей оглянуться не успел, а она уже обустроила их небольшую квартирку, знала, в какой магазин лучше сходить, самостоятельно ходила гулять с Викой, и это при том, что не знала языка. Он тогда много работал, старался во всё вникнуть, с головой погружался в дела, но домой его тянуло, как никогда. Знал, что его там ждут. Именно эти два чувства он пронёс через все годы семейной жизни — боль от её слов, от понимания того, что она не смирилась и не любит, и покой, появлявшийся в душе, при мысли, что она его ждёт дома. Настя ждёт его дома, заботится об их ребёнке, улыбается… Было очень важно, чтобы она улыбалась.

По возвращении из Лондона у Насти появились желания и стремления. Она хотела учиться, она хотела общаться, она, наконец, вздохнула полной грудью. Сергей никогда и ни в чём ей не отказывал. Всё, что захочет. Он её поддерживал, давал советы, помогал с учёбой. С удовольствием отмечал, что она увлечена и строит планы на будущее. Иногда только, встречаясь с ним взглядом, Настя терялась, как-то меркла, но торопилась вернуть на лицо улыбку. С некоторых пор положение изменилось, и теперь уже она присматривалась к нему с особым вниманием, пытаясь узнать, в каком настроении он сегодня проснулся. Далеко не сразу, лишь несколько лет спустя, Маркелов понял, что с ней тогда происходило. Она начала бояться его поступков. Даже не поступков, его измен. Настя цеплялась за него, пыталась удержать его дома, чтобы их отношения складывались, как в Лондоне, когда они были втроём, и этого было достаточно. Там всё складывалось так, как хотелось бы жить дальше. Жалко, что они этого друг другу не сказали. Не сели за стол переговоров, и, не стесняясь, всё обсудили.

Обоих напугала авария. И Настя, кажется, пребывала в куда большем шоке, чем сам Сергей. Тот очнулся в больнице, не совсем понимая, что происходит, некоторое время прислушивался к себе, пытаясь понять, насколько всё серьёзно. Поначалу показалось, что очень. Левую руку вообще не чувствовал, только тупая боль в плече, которая многократно увеличивалась, как только ослабевало действие обезболивающего.