носивший черную шелковую косынку на красной дряблой шее, а на груди толстый плюшевый жилет лилового цвета. На его носу, остром и блестящем, сидели черепаховые очки, и за это его звали - Костяные Глаза.

Остановив Власову, он одним дыханием и не ожидая ответов закидал ее трескучими и сухими словами:

- Пелагея Ниловна, как здравствуете? Сынок как? Женить не собираетесь, а? Юноша в полной силе для супружества. Женить сына пораньше - родителям спокойнее. В семье человек лучше сохраняется и духом и плотию, в семье он - вроде гриба в уксусе! Я бы на вашем месте женил его. Время наше требует строгого надзора за существом человека, люди начинают жить из своей головы. В мыслях разброд пошел, и поступки достойны порицания. Божию церковь молодежь обходит, публичных мест чуждается и, собираясь тайно, по углам - шепчет. Зачем шепчут, позвольте узнать? Зачем бегут людей? Все, чего человек не смеет сказать при людях - в трактире, например, - что это такое есть? Тайна! Тайне же место - наша святая, равноапостольная церковь. Все же другие тайности, по углам совершаемые, - от заблуждения ума! Желаю вам доброго здоровья!

Вычурно изогнутой рукой он снял картуз, взмахнул им в воздухе и ушел, оставив мать в недоумении.

Соседка Власовых, Марья Корсунова, вдова кузнеца, торговавшая у ворот фабрики съестным, встретив мать на базаре, тоже сказала:

- Поглядывай за сыном, Пелагея!

- Что такое? - спросила мать.

- Слух идет! - таинственно сообщила Марья. - Нехороший, мать ты моя! Будто он устраивает артель такую, вроде хлыстов. Секты - называется это. Сечь будут друг друга, как хлысты…

- Полно, Марья, ерунду пороть!

- Не тот врет, кто порет, а тот, кто шьет! - отозвалась торговка.

Мать передавала сыну все эти разговоры, он молча пожимал плечами, а хохол смеялся своим густым, мягким смехом.

- Девицы тоже очень обижаются на вас! - говорила она. - Женихи вы для всякой девушки завидные и работники все хорошие, непьющие, а внимания на девиц не обращаете! Говорят, будто ходят к вам из города барышни зазорного поведения…

- Ну, конечно! - брезгливо сморщив лицо, воскликнул Павел.

- На болоте все гнилью пахнет! - вздохнув, молвил хохол. - А вы бы, ненько, объяснили им, дурочкам, что такое замужество, чтобы не торопились они изломать себе кости…

- Эх, батюшка! - сказала мать. - Они горе видят, они понимают, да ведь деваться им некуда, кроме этого!

- Плохо понимают, а то бы нашли путь! - заметил Павел.

Мать взглянула на его строгое лицо.

- А вы - поучите их! Позвали бы которых поумнее к себе…

- Это неудобно! - сухо отозвался сын.

- А если попробовать? - спросил хохол. Павел помолчал и ответил:

- Начнутся прогулки парочками, потом некоторые поженятся, вот и все!

Мать задумалась. Монашеская суровость Павла смущала ее. Она видела, что его советов слушаются даже те товарищи, которые - как хохол - старше его годами, но ей казалось, что все боятся его и никто не любит за эту сухость.

Как-то раз, когда она легла спать, а сын и хохол еще читали, она подслушала сквозь тонкую переборку их тихий разговор.

- Нравится мне Наташа, знаешь? - вдруг тихо воскликнул хохол.

- Знаю! - не сразу ответил Павел.

Было слышно, как хохол медленно встал и начал ходить. По полу шаркали его босые ноги. И раздался тихий, заунывный свист. Потом снова загудел его голос:

- А замечает она это? Павел молчал.

- Как ты думаешь? - понизив голос, спросил хохол.

- Замечает! - ответил Павел. - Поэтому и отказалась заниматься у нас…

Хохол тяжело возил ноги по полу, и снова в комнате дрожал его тихий свист. Потом он спросил:

- А если я скажу ей…

- Что?

- Что вот я… - тихо начал хохол.

- Зачем? - прервал его Павел.

Мать услышала, что хохол остановился, и почувствовала, что он усмехается.

- Да я, видишь, полагаю, что если любишь девушку, то надо же ей сказать об этом, иначе не будет никакого толка! Павел громко захлопнул книгу. Был слышен его вопрос:

- А какого толка ты ждешь? Оба долго молчали.

- Ну? - спросил хохол.

- Надо, Андрей, ясно представлять себе, чего хочешь, - заговорил Павел медленно.- Положим, и она тебя любит, - я этого не думаю, - но, положим, так! И вы - поженитесь. Интересный брак - интеллигентка и рабочий! Родятся дети, работать тебе надо будет одному… и - много. Жизнь ваша станет жизнью из-за куска хлеба, для детей, для квартиры; для дела - вас больше нет. Обоих нет!

Стало тихо. Потом Павел заговорил как будто мягче:

- Ты лучше брось все это, Андрей. И не смущай ее…

Тихо. Отчетливо стучит маятник часов, мерно отсекая секунды.

Хохол сказал:

- Половина сердца - любит, половина ненавидит, разве ж это сердце, а?

Зашелестели страницы книги - должно быть, Павел снова начал читать. Мать лежала, закрыв глаза, и боялась пошевелиться. Ей было до слез жаль хохла, но еще более - сына. Она думала о нем:

«Милый ты мой…»

Вдруг хохол спросил:

- Так - молчать?

- Это - честнее, - тихо сказал Павел.

По этой дороге и пойдем! - сказал хохол. И через несколько секунд продолжал грустно и тихо:

Трудно тебе будет, Паша, когда ты сам вот так…

Мне уже трудно…

О стены дома шаркал ветер. Четко считал уходящее время маятник часов.

- Над этим - не посмеешься! - медленно проговорил хохол. Мать ткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала. Наутро Андрей показался матери ниже ростом и еще милее. А сын, как всегда, худ, прям и молчалив. Раньше мать называла хохла Андрей Онисимович, а сегодня, не замечая, сказала ему:

- Вам, Андрюша, сапоги-то починить надо бы, - так вы ноги простудите!

- А я в получку новые куплю! - ответил он. засмеялся и вдруг, положив ей на плечо свою длинную руку, спросил: - А может, вы и есть родная моя мать? Только вам не хочется в том признаться людям, как я очень некрасивый, а?

Она молча похлопала его по руке. Ей хотелось сказать ему много ласковых слов, но сердце ее было стиснуто жалостью, и слова не шли с языка.

В слободке говорили о социалистах, которые разбрасывают написанные синими чернилами листки. В этих листках зло писали о порядках на фабрике, о стачках рабочих в Петербурге и в южной России, рабочие призывались к объединению и борьбе за свои интересы.