Так, в этой туче недоумения и уныния, под тяжестью тоскливых ожиданий, она молча жила день, два, а на третий явилась Саша и сказала Николаю:

- Все готово! Сегодня в час…

- Уже готово? - удивился он.

- Да ведь чего же? Мне нужно было только достать место и одежду для Рыбина, все остальное взял на себя Гобун. Рыбину придется пройти всего один квартал. Его на улице встретит Весовщиков, - загримированный, конечно, - накинет на него пальто, даст шапку и укажет путь. Я буду ждать его, переодену и увезу.

- Недурно! А кто это Гобун? - спросил Николай.

- Вы видели его. В его квартире вы занимались со слесарями.

- А! Помню. Чудаковатый старик…

- Он отставной солдат, кровельщик. Малоразвитой человек, с неисчерпаемой ненавистью ко всякому насилию… Философ немножко, - задумчиво говорила Саша, глядя в окно. Мать молча слушала ее, и что-то неясное медленно назревало в ней.

- Гобун хочет освободить племянника своего, - помните, вам нравился Евченко, такой щеголь и чистюля? Николай кивнул головой.

- У него все налажено хорошо, - продолжала Саша, - но я начинаю сомневаться в успехе. Прогулки - общие; я думаю, что, когда заключенные увидят лестницу, - многие захотят бежать…

Она, закрыв глаза, помолчала, мать подвинулась ближе к ней.

- И помешают друг другу…

Они все трое стояли перед окном, мать - позади Николая и Саши. Их быстрый говор будил в сердце ее смутное чувство…

- Я пойду туда! - вдруг сказала она.

- Зачем? - спросила Саша.

- Не ходите, голубчик! Еще как-нибудь попадетесь! Не надо! - посоветовал Николай.

Мать посмотрела на него и тише, но настойчивее повторила:

- Нет, я пойду…

Они быстро переглянулись, Саша, пожимая плечами, сказала:

- Это понятно…

Обернувшись к матери, она взяла ее под руку, покачнулась к ней и заговорила простым и близким сердцу матери голосом:

- Я все-таки скажу вам, вы напрасно ждете…

- Голубушка! - воскликнула мать, прижав ее к себе дрожащей рукой. - Возьмите меня, - не помешаю! Мне - нужно. Не верю я, что можно это - убежать!

- Она пойдет! - сказала девушка Николаю.

- Это ваше дело! - ответил он, наклоняя голову.

- Нам нельзя быть вместе. Вы идите в поле, к огородам. Оттуда видно стену тюрьмы. Но - если спросят вас, что вы там делаете?

Обрадованная, мать уверенно ответила:

- Найду, что сказать!..

- Не забывайте, что вас знают тюремные надзиратели! - говорила Саша. - И если они увидят вас там…

- Не увидят! - воскликнула мать. В ее груди вдруг болезненно ярко вспыхнула все время незаметно тлевшая надежда и оживила ее… «А может быть, и он тоже…» - думала она, поспешно одеваясь.

Через час мать была в попе за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю высоту.

Сзади матери был огород, впереди кладбище, а направо, саженях в десяти, тюрьма. Около кладбища солдат гонял на корде лошадь, а другой, стоя рядом с ним, громко топал в землю ногами, кричал, свистел и смеялся. Больше никого не было около тюрьмы.

Она медленно пошла дальше мимо них к ограде кладбища, искоса поглядывая направо и назад. И вдруг почувствовала, что ноги у нее дрогнули, отяжелели, точно примерзли к земле, - из-за угла тюрьмы спешно, как всегда ходят фонарщики, вышел сутулый человек с лестницей на плече. Мать, испуганно мигнув, быстро взглянула на солдат - они топтались на одном месте, а лошадь бегала вокруг них; посмотрела на человека с лестницей - он уже поставил ее к стене и влезал не торопясь. Махнув во двор рукой, быстро спустился, исчез за углом. Сердце матери билось торопливо, секунды шли медленно. На темной стене тюрьмы линии лестницы были едва заметны в пятнах грязи и осыпавшейся штукатурки, обнажившей кирпич. И вдруг над стеной явилась черная голова, выросло тело, перевалилось через стену, сползло по ней. Показалась другая голова в мохнатой шапке, на землю скатился черный ком и быстро исчез за углом. Михаиле выпрямился, оглянулся, тряхнул головой…

- Беги, беги! - шептала мать, топая ногой.

В ушах у нее гудело, доносились громкие крики - вот над стеной явилась третья голова. Мать, схватившись руками за грудь, смотрела, замирая. Светловолосая голова без бороды рвалась вверх, точно хотела оторваться, и вдруг - исчезла за стеной. Кричали все громче, буйнее, ветер разносил по воздуху тонкие трели свистков. Михаиле шел вдоль стены, вот он уже миновал ее, переходил открытое пространство между тюрьмой и домами города. Ей казалось, что он идет слишком медленно и напрасно так высоко поднял голову, - всякий, кто взглянет в лицо его, запомнит это лицо навсегда. Она шептала:

- Скорее… скорее…

За стеною тюрьмы сухо хлопнуло что-то, - был слышен тонкий звон разбитого стекла. Солдат, упираясь ногами в землю, тянул к себе лошадь, другой, приложив ко рту кулак, что-то кричал по направлению тюрьмы и, крикнув, поворачивал туда голову боком, подставляя ухо.

Напрягаясь, мать вертела шеей во все стороны, ее глаза, видя все, ничему не верили - слишком просто и быстро совершилось то, что она представляла себе страшным и сложным, и эта быстрота, ошеломив ее, усыпляла сознание. В улице уже не видно было Рыбина, шел какой-то высокий человек в длинном пальто, бежала девочка. Из-за угла тюрьмы выскочило трое надзирателей, они бежали тесно друг к другу и все вытягивали вперед правые руки. Один из солдат бросился им встречу, другой бегал вокруг лошади, стараясь вскочить на нее, она не давалась, прыгала, и все вокруг тоже подпрыгивало вместе с нею. Непрерывно, захлебываясь звуком, воздух резали свистки. Их тревожные, отчаянные крики разбудили у женщины сознание опасности; вздрогнув, она пошла вдоль ограды кладбища, следя за надзирателями, но они и солдаты забежали за другой угол тюрьмы и скрылись. Туда же следом за ними пробежал знакомый ей помощник смотрителя тюрьмы в расстегнутом мундире. Откуда-то появилась полиция, сбегался народ.

Ветер кружился, метался, точно радуясь чему-то, и доносил до слуха женщины разорванные, спутанные крики, свист… Эта сумятица радовала ее, мать зашагала быстрее, думая:

«Значит - мог бы и он!»

Навстречу ей, из-за угла ограды, вдруг вынырнули двое полицейских.

- Стой! - крикнул один, тяжело дыша. - Человека - с бородой - не видала?

Она указала рукой на огороды и спокойно ответила:

- Туда побежал, - а что?

- Егоров! Свисти!

Она пошла домой. Было ей жалко чего-то, на сердце лежало нечто горькое, досадное. Когда она входила с поля в улицу, дорогу ей перерезал извозчик. Подняв голову, она увидала в пролетке молодого человека с светлыми усами и бледным, усталым лицом. Он тоже посмотрел на нее. Сидел он косо, и, должно быть, от этого правое плечо у него было выше левого.

Николай встретил ее радостно.

- Ну, что там?

- Как будто удалось…