- Не весьма любезно! Ручку, Ниловна! А паренек поступил глупо все-таки. Ты знаешь, где он живет? Николай дал адрес.

- Завтра надо съездить к нему, - славный ребятенок, а?

- Очень…

- Надо его поберечь, - у него мозги здоровые! - говорил доктор, уходя.

- Именно из таких ребят должна вырасти истинно пролетарская интеллигенция, которая сменит нас, когда мы отыдем туда, где, вероятно, нет уже классовых противоречий…

- Ты стал много болтать, Иван…

- А - мне весело, это потому. Значит - ожидаешь тюрьмы? Желаю тебе отдохнуть там.

- Благодарю. Я не устал.

Мать слушала их разговор, и ей была приятна забота о рабочем.

Проводив доктора, Николай и мать стали пить чай и закусывать, ожидая ночных гостей и тихо разговаривая. Николай долго рассказывал ей о своих товарищах, живших в ссылке, о тех, которые уже бежали оттуда и продолжают свою работу под чужими именами. Голые стены комнаты отталкивали тихий звук его голоса, как бы изумляясь и не доверяя этим историям о скромных героях, бескорыстно отдавших свои силы великому делу обновления мира. Теплая тень ласково окружала женщину, грея сердце чувством любви к неведомым людям, и они складывались в ее воображении все - в одного огромного человека, полного неисчерпаемой мужественной силы. Он медленно, но неустанно идет по земле, очищая с нее влюбленными в свой труд руками вековую плесень лжи, обнажая перед глазами людей простую и ясную правду жизни. И великая правда, воскресая, всех одинаково приветно зовет к себе, всем равно обещает свободу от жадности, злобы и лжи - трех чудовищ, которые поработили и запугали своей циничной силой весь мир… Этот образ вызывал в душе ее чувство, подобное тому, с которым она, бывало, становилась перед иконой, заканчивая радостной и благодарной молитвой тот день, который казался ей легче других дней ее жизни. Теперь она забыла эти дни, а чувство, вызываемое ими, расширилось, стало более светлым и радостным, глубже вросло в душу и, живое, разгоралось все ярче.

- А жандармы не идут! - вдруг прерывая свой рассказ, воскликнул Николай.

Мать взглянула на него и, помолчав, с досадой отозвалась:

- Ну их ко псам!

- Разумеется! Но - вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть, отчаянно устали, - удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько волнений, тревог - и так легко вы переживаете все! Только вот волосы быстро седеют. Ну, идите, отдыхайте.

Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила:

- Кто там?

- Я! - ответил незнакомый голос.

- Кто?

- Отоприте! - просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла крючок, толкнула дверь ногой - вошел Игнат и радостно сказал:

- Ну, - не ошибся!

Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны, выбиваясь из-под шапки.

- У нас - беда! - заперев дверь, шепотом произнес он.

- Я знаю…

Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил:

- Откуда?

Она кратко и торопливо рассказала.

- А тех двух взяли? Товарищей-то?

- Их - не было. Они на явку пошли, - рекрута! Пятерых взяли, считая дядю Михаила…

Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал:

- А я - остался. Должно - ищут меня.

- Как же ты уцелел? - спросила мать. Дверь из комнаты тихо приотворилась.

- Я? - сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. - За минуту перед ними лесник прибег - стучит в окно, - держитесь, ребята, говорит, лезут на вас…

Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал:

- Ну - дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат - в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу - лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, - прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.

Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали.

- Сейчас я тебя чаем напою! - торопливо говорила мать, схватив самовар.

- Вы записку-то получите…

Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.

В дверях явился Николай.

- Здравствуйте, товарищ! - сказал он, щуря глаза. - Позвольте, я вам помогу.

И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.

- Ну, - тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.

Не замечая его взгляда, она сказала:

- Надо ему водкой ноги-то растереть…

- Конечно! - молвил Николай.

Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и, приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал:

«Не оставляй дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин».

Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:

- Это великолепно!..

Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом воды, села на пол и протянула руки к его ноге - он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув:

- Чего?

- А ты давай скорее ногу…

- Сейчас я принесу спирт, - сказал Николай.

Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:

- Что вы? В больнице, что ли…

Тогда она начала разувать другую.

Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее сверху вниз, смешно распустив губы.

- Ты знаешь, - заговорила она вздрагивающим голосом, - били Михаила Ивановича…

- Ну? - тихо и пугливо воскликнул парень.

- Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой - и по лицу и пинками… в кровь!

- Они это умеют! - отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него вздрогнули. - То есть боюсь я их - как чертей! А мужики - не били?