Несколько секунд Рансом смотрел на брата, изучая гордый изгиб его губ.
– Я ни к чему не клоню, – медленно сказал он.
– Черта с два, так я и поверил, – презрительно усмехнулся Шелби. – Я тебя знаю, брат. Очень хорошо знаю. Выстраивается целое дело, правда? На какое-то время я подумал, что ты и в самом деле относишься ко мне с любовью, но я должен был догадаться: как только ты снова встанешь на ноги, паршивая овца Шелби опять возглавит список подозреваемых!
Он залпом допил шампанское и швырнул бокал в камин. Тот вдребезги разбился о решетку.
– Мои поздравления! – громко сказал он и повернулся к двери, чтобы уйти.
Однако не успел он сделать несколько шагов, как двустворчатая дверь резко распахнулась, с громким стуком ударившись о медные упоры. В проеме стояла Мерлин. Она вся дрожала, серые глаза ее округлились и с отчаянным выражением смотрели на Рансома. В тишине, воцарившейся с ее появлением, девушка подошла к нему и топнула ногой в атласной туфельке.
– Ты сжег ее! – выкрикнула она. – Я тебя ненавижу! Я тебя презираю! Ты мне мерзок! Как ты мог… это… сделать? Как ты мог… так… поступить… со мной?
– Мерлин…
– Я вспомнила! – Вытирая слезы, она начала пятиться к двери. – Я все вспомнила. Я никогда не говорила, что стану твоей женой. Это был обман, ты обманул меня и сжег машину… Сжег мою летательную машину, все мои записи и вообще все, что могло бы помочь мне построить ее снова.
Рансом подошел к ней – все в комнате замерли, не смея шелохнуться. Он онемел от ее слов и слез. Неподдельная ненависть в ее глазах вызвала в нем глубокую боль. Он не хотел, чтобы это случилось так скоро. Он вообще этого не хотел. Если бы память к ней так и не вернулась, он был бы только счастлив. Рансом благодарил бы Бога за возможность спокойно завоевать ее любовь. Однако до этого момента он не понимал всей глубины своей ошибки.
– Мерлин, – сказал он, в растерянности не найдя больше слов.
Она отступила назад, не давая ему к себе прикоснуться, и это движение новой болью отозвалось в его душе.
– Я уезжаю, – тихо сказала Мерлин, но голос ее разнесся по всей комнате. – Я еду домой. Больше ни минуты не останусь с тобой в этом доме.
Мерлин отвернулась. Рансом быстро подошел к ней и взял за плечи. Она отшатнулась, пытаясь освободиться.
– Я здесь не останусь! Ненавижу тебя, ненавижу! Не прикасайся ко мне!
Он отпустил ее. Ему пришлось сделать усилие, чтобы вдохнуть, – грудь его будто парализовало от холода и боли.
Мерлин, развернувшись, пошла к выходу.
– Я уезжаю… домой! – Голос ее срывался от ярости. – Ты обманул меня… и заставил насильно… и столько времени мучил меня… довольно!
Каштановые волосы, густые и спутанные, разметались по платью цвета нарциссов. Она смотрела прямо на Рансома, но, казалось, даже не видела его. Мерлин будто вся растворилась в своем гневе, ярости и горе. И он был причиной этого горя.
Среди гостей поднялся шепот. Мерлин удалялась по длинному коридору Фолкон-Хилла.
Рансом повернулся к гостям. Он ожидал, что они будут сочувствовать его горю, но увидел на их лицах лишь замешательство и любопытство. Что ж, справиться с этим будет легко. Легче легкого. Этим займутся мама и Блайз. Пусть они проявят свою хваленую фамильную дипломатию и сгладят скандал и отвлекут гостей. Рансом ощущал лишь возрастающий гнев, злость на самого себя – за то, что, играя с судьбой, позволил себя победить.
Все присутствующие не сводили с него глаз. Мрачно усмехаясь, он поднял бокал и так же, как до этого Шелби, запустил его в каминную решетку.
– Ваши поздравления! – сказал он, насмехаясь над Шелби, гостями, самим собой. – Думаю, они мне понадобятся.
Мерлин была в ловушке.
У нее не было даже одежды, не считая кружевного свадебного платья и атласных туфель. Найти собственное платье она не смогла. Гардероб в ее старой спальне наверху был пуст, а расспрашивать горничную Мерлин побоялась – вдруг та позовет Рансома. Девушка слышала, что он вышел за ней из салона, но Фолкон-Хилл предоставлял отличные возможности нырнуть в один из боковых коридоров и исчезнуть. К тому моменту, как она достигла лестницы и торопливо взбежала наверх, шагов его уже не было слышно.
Она подумала о том, не обратиться ли ей к Таддеусу, но вспомнила, что он тоже участвовал в обмане, не предупредив ее о вероломстве Рансома, и даже не рассказал ей о том, что было сделано с обломками аппарата. Память возвращалась к ней отдельными вспышками: как Рансом высмеивал ее летательную машину; как он запугивал ее саму, или обманывал, или соблазнял, чтобы заставить слушаться. Он был настоящим тираном – хуже, чем самый ужасный из фараонов, или ханов, или тех восточных деспотов, о которых она читала в книгах двоюродного деда.
А летательная машина…
Ее больше не было. Он ее сжег. Сжег! Она закрыла глаза и вздрогнула, как будто пламя лизнуло ее собственную кожу.
Окруженный стеной сад, где она сидела, съежившись на мраморной скамейке, мерцал в лучах заходящего солнца. Фонтан и аккуратные клумбы не были видны из окон дома. Фонтан работал: четыре водяные дуги вздымались изо рта золоченой рыбины, в зените окрашивались оранжевыми и розовыми отблесками заката, а затем падали, создавая рябь, от которой на воде плясали тени и серебряные узоры. Мерлин печально наблюдала за ними, горюя о разбитых вдребезги мечтах. Фонтан вращался. В его
